Не прошло и пяти минут, как дверь церкви распахнулась, и на пороге появился Воронин. Подойдя к собравшимся, он глуховатым голосом произнес:
— Помолитесь и работать…
По толпе пробежал ропот.
— Хозяин, сам же говорил, что это воскресенье отдыхаем, — подал кто-то голос.
— Работать!..Кто не выйдет, пусть считает себя уволенным.
Не слушая никаких возражений, Воронин направился к карете.
С архивных листов день за днем встает многотрудная судьба мастеровых Воронинского завода. Шутка сказать: в ту пору ни один процесс не был механизирован. Унылая это была картина. Десятки, сотни людей под открытым небом месили ногами глину. И какое дело было Воронину и его помощникам до бесконечной сырости, от которой ноги покрывались язвами. Следующей операцией была раскладка глины в деревянные формы. Не разгибаясь по 14–15 часов в сутки, до полнейшего изнеможения, а порой до обморока, механически перекладывали рабочие глину, наполняя желтым месивом формочки. Да и третья операция — переноска формочек вручную в печь — была не менее легкой.
Из разных сел и деревень безлошадной России, гонимые беспросветной нищетой, приходили наниматься к Воронину крестьяне. Поток рабочей силы был нескончаем, и предприимчивый делец за бесценок скупал ее. Вокруг завода один к одному теснились бараки, где жили рабочие. Смрад непроветриваемых помещений, сырые заплесневелые стены, двухэтажные нары с соломенными матрацами создавали удручающую вид картину. Вши и клопы заполняли жалкое тряпье, именуемое постелью. Летом еще кое-как, с грехом пополам, боролись со всеми этими невзгодами: выносили на улицу полусгнившие матрацы, стирали зипуны, служившие одеялами, а когда подступала зима, думать о чистоте не приходилось. В многочисленные щели бараков морозными зимними ночами врывался ветер, выдувая остатки тепла. Жалкие, обветшавшие зипуны, армяки были слабой защитой от холода, и люди, под час, чтобы сохранить остатки тепла, не замерзнуть окончательно, сбивались в кучи и так сохраняли его. И в такие минуты из густой темноты вдруг раздавался голос какого-нибудь весельчака.
— А что, братцы, может завтра сходим к Воронину, попросим слезно, чтобы увеличил он нам рабочий день с тринадцати до двадцати четырех часов в сутки… Как-никак, а не замерзнем. Но не всегда подобная шутка находила отклик среди измученных, полузамерзших людей. Тринадцать рабочих часов! Вдумайся, товарищ, в эту цифру. Ты сейчас работаешь пять дней по восемь часов при отличной организации труда. У тебя запланированный обязательный перерыв на обед. К твоим услугам столовая. После работы ты идешь в кино, театр. В твоей квартире паровое отопление, вода, газ, ванна, телевизор, устойчивый заработок…
В архивных документах, бережливо хранящих историю кирпичного завода, мы находим запись, говорящую, что заработная плата мастерового высокой квалификации составляла 20 рублей в месяц. Конечно, по сравнению с тем, что имел крестьянин в деревне, 20 рублей были приличным заработком. Но давайте посмотрим, на что уходили эти, заработанные потом в нечеловеческих условиях труда, 20 рублей? До десяти рублей в месяц высчитывал Воронин с рабочих за харч. День получения зарплаты на кирпичном заводе Воронина был черным днем для мастеровых. Хозяин обдирал рабочих как липку. Чуть ли не вся зарплата уходила на плату за харчи, бараки и кровати, свет и т. д. Нередко рабочий получал на руки считанные копейки, которые тут же с горя пропивались в трактире».
10 февраля 1970 года (продолжение, начало в № 21)
«Революция 1905 года потерпела поражение..
— Я вам покажу, мужичье сиволапое, как права требовать! — гремел с новой силой голос разбушевавшегося заводовладельца. — Я вам такие права покажу, что и себя не признаете. И, действительно, Воронин создал у себя на заводе условия, невыносимые для работы. Полнейшее отсутствие механизации, никакой речи не могло идти об охране труда. Многие уходили с завода, но не так-то просто было найти работу. Заводы и фабрики тысячами выбрасывали рабочих за ворота, обрекая их на нищенство. Не раз рабочие, ушедшие с завода Воронина, возвращались после долгих мытарств на прежнее место. Бывали случаи, когда истощенный от голода человек, чтобы хоть как-нибудь получить работу, ронял человеческое достоинство, падал ниц. Но чаще были случаи, когда рабочие гордо поворачивали обратно, не забывая напомнить Воронину, что и новая революция не за горами. Подобное напоминание отрезвляло зарвавшегося заводовладельца-самодура.
В один из таких дней, когда непонятная ему самому тоска взяла за самое горло, то ли с перепоя, то ли с чего другого, подступившая враз тревога охватила Воронина. Он вечером сорвался из дома… — Куда? — испуганно спросила жена. Ничего не отвечая, Воронин вышел на улицу. — Поезжай к Герасимову! — приказал он извозчику.
Узнав о приезде в его дом конкурента, Герасимов удивился: «С чего это среди ночи его принесло?». Воронин поразил своим видом. Бледное отечное лицо, горящие глаза. Весь взъерошенный. «Может, он пьян?»-подумал Герасимов.
— Смятение овладело мною, — прямо глядя в глаза Герасимову, заговорил Воронин. — И хозяин вроде, а вот ходишь по заводу, смотришь на эту быдлу и чувствуешь, что вот-вот кирпич на голову об рушат… Думаю я, что объединяться нам надо. Хотя бы объединяться в товарищество. Совместно-то нам сподручнее будет, а?
— Сам об этом подумываю, Иван Павлович, — маслянистыми глазами оглядывая гостя, признался Герасимов. — Революция хотя и не победила, а открыла черни глаза. Я вот думаю, что будет, коли вся Россия поднимется…
— Нет! — стукнул кулаком по столу Воронин. — Нет. Такому не бывать…
Ошибся промышленник. Вскоре после ночного визита к Герасимову на заводе Воронина вспыхнула забастовка порядовщиков. Глазами, полными ярости и бессилия, смотрел Воронин на колыхающуюся грозно толпу людей, медленно, как волна, накатывающуюся на него.
— Вы!..Вы!.. — Воронин, сжав кулаки, пытался броситься на рабочих, разогнать их, но грозный окрик заставил сжаться его в комок, попятиться назад, а затем мелкой рысцой отступить к конторе. А к толпе бастующих присоединяются все новые и новые волны рабочих. «Их не удержать, они сметут мой завод, — лихорадочно соображал Воронин, — им надо уступить. Не то, потеряю больше».