— Неважно. Пресмыкаюсь втуне. Мне до Праги, как до неба. Приезжай ты.

— Куда, в Ленинград? — грустно спросил Сатек — Ты что, забыла, где я живу? У нас это тоже называется выезд за границу…

Мы немного помолчали.

— Ладно, — сказала я. — Давай прощаться. Этак ты разоришься на международном тарифе. Целую тебя, милый. Позвонишь еще?

— Я люблю тебя, — сказал он. — Слышала?

— Нет, — ответила я. — Такие слова нельзя услышать по телефону. Они не пролезают в кабель…

Что-то щелкнуло, разговор прервался. Сжав трубку обеими руками, я стояла возле тумбочки в коридоре, и колени мои дрожали, а из телефона слышались ритмичные частые гудки… — нет, не гудки — гудит паровоз… — слышались стуки, крики, вопли моего защемленного сердца, как из аппарата реанимации.

«Нужно сесть на стул», — подумала я и села.

«Он все-таки позвонил», — подумала я затем и вдруг поняла, что на самом деле думаю только о последних его словах. Они не только пролезли в кабель. Они затопили весь окружающий мир. Они были теперь повсюду, куда ни глянь, куда ни повернись. «Я. Люблю. Тебя. Слышишь?» Ага. Попробуй, не услышь. Как с ними жить дальше, с этими словами?

И тут меня обожгло: возможно, разговор разъединился случайно! Возможно, как раз в этот момент Сатек пытается прозвониться заново! А я, как последняя дура, сижу, держа в руках трубку реанимационного телефонного аппарата! Верни ее на рычаг, идиотка! И действительно, телефон зазвонил сразу же, как только я положила трубку. Меня будто подбросило.

— Алло! — крикнула я в микрофон. — Алло, Сатек! Алло! Алло!

— Какой затык? — недоуменно произнес незнакомый голос. — При чем тут затык? Алло! Это Саша? Можно Сашу?

Я снова села. Это не Сатек. Колени уже не дрожали, зато навалилась какая-то невиданная необоримая усталость. Усталость и зевота.

— Можно Сашу. Саша у телефона. С кем я говорю?

— Ну знаете, Александра Родионовна… Это просто некрасиво с вашей стороны, — обиженно сказали на другом конце провода. — Когда нужно было выручать вас из участка, вы узнали меня по первому слову…

— А, Сережа… — Я подавила зевоту. — Извините, я думала это кто-то другой. Вы что-то хотели?

— Надо встретиться. Прямо сейчас. В мороженице на Садовой. Понимаю что сейчас вечер, и вы устали, но дело не терпит отлагательств.

— Хорошо, — ответила я. — Это называется «с вещами на выход». Сейчас возьму вещи и выйду.

— Не городите чепухи. Я жду.

Он повесил трубку, а я поднялась со стула и вяло переоделась. Странно: я так боялась этого звонка, а когда он последовал, не чувствовала ничего, Кроме усталости и равнодушия. Кого волнуют такие незначительные мелочи? Мир теперь делился для меня на две неравные части. Одна — крошечная, едва заметная, но тем не менее обладающая досадной способностью постоянно путаться под ногами, включала повседневную жизнь, работу в лаборатории, квартиру, улицу, город и прочую ерунду. Другая — огромная и сияющая, как широкоформатный экран, когда смотришь на него из первого ряда, состояла из четырех всеобъемлющих слов: «Я-Люблю-Тебя-Слышишь».