Сайкс начал подниматься.

– Да, – начал Фергусон. – В свете прискорбных событий прошлой недели я думаю, что следует отказаться от возможных покупателей на Западе.

Сайкс снова сел.

– Простите, не понимаю.

– Ради безопасности, – уверил его Фергусон, – будет лучше, если мы продадим ракеты где-нибудь вне Европы и Северной Америки.

– Но ведь все дело затевалось ради того, чтобы продать ракеты Пентагону. Наша страна заплатит гораздо больше кого бы то ни было другого.

Фергусон отхлебнул вина.

– Положение изменилось, – сказал он. – Стало слишком опасно. Вести дело с собственной страной так, чтобы не попасться, всегда было очень трудно. А теперь, после бойни в центре Парижа, положение намного усложнилось. Против нас Альварес, который вынюхивает все вокруг, как ищейка, и растущие подозрения в том, что все дело может быть незаконной операцией, каковой оно и является. Как вы думаете, что произойдет, если мы отправим предложение военным? А если мы продадим ракеты в Европу, наши люди здесь узнают об этом ой как скоро. Я думаю, лучше искать покупателей в других частях света.

– В каких других? У России и Китая эти ракеты уже есть. Из всех прочих заинтересоваться этими ракетами могут только страны Среднего Востока и Северная Корея.

Фергусон глотнул вина и кивнул.

– Подождите, – сказал Сайкс. – Теперь вы говорите о продаже ракет странам-изгоям или даже террористам. Это все равно, что нарисовать мишень на спине нашей страны. К черту. Я не хочу, чтобы гибель наших авианосцев легла на мою совесть. Я не предатель. Я люблю свою страну.

Фергусон нахмурился.

– Мистер Сайкс, позвольте напомнить вам, что эти ракеты уже могут быть использованы против нас независимо от того, продадим мы их или нет. И позвольте уверить вас, что планета станет намного стабильнее, если Америка потеряет часть своей мышечной массы.

– Весьма непатриотичная точка зрения.

– Постарайтесь не принимать недостаток смелости за патриотизм, мистер Сайкс. Я всю жизнь воевал и проливал кровь за свою страну, так что не вам учить меня патриотизму.

– Избавьте меня от высокопарных речей, – издевательски усмехнулся Сайкс.

Не будь вокруг свидетелей, Фергусон уже врезал бы Сайксу в челюсть.

– Высокопарных? – выкрикнул Фергусон. – Я отдал «холодной войне» двадцать лет жизни и пожертвовал ради нее семьей, и благодаря этому вы можете сидеть здесь, щеголяя изысканными манерами и ухоженной мордой. Страна еще жива благодаря таким, как я, людям, готовым пройти лишнюю милю только для того, чтобы разгрести дерьмо, к которому никто другой близко не подойдет.

Сайкс хотел было ответить, но Фергусон оборвал его.

– Но я никогда не считал себя героем, ни разу, понимаете? И я пошел на эту битву, зная, что мне нельзя будет демонстрировать свои награды, что мне предстоит втихомолку пить виски вместо созерцания парадов и салюта из двадцати одного ствола, а моему телу, возможно, предстоит гнить в каком-либо глухом углу, о существовании которого средний американец даже не слышал.