Записку со словом «Завтра», которую я так и таскаю до сих пор с собой, он у меня забирает, внимательно рассматривает и тут же прячет её в свой блокнот.
— Вы спрашиваете, почему я так интересуюсь всем, что связано со смертью моей подруги? Дело в том, что мне не даёт покоя смерть Агаты. Мне кажется, это я виновата в том, что с ней случилось, что всё началось с того звонка по объявлению, которое показала ей я.
— А почему вы решили, что объявление о знакомствах связано со смертью Полежаевой?
Ну не буду же я рассказывать ему о своём визите к Бармину и о том, что я разместила своё объявление. Уж в моей личной жизни я никому копаться не дам!
— Я не знаю, — объясняю я, — мне просто так кажется, что гибель Агаты имеет какое-то отношение к тому злосчастному клочку бумаги, сорванному мной на остановке. Можете называть это интуицией, если хотите, ведь прямых доказательств, всё равно, нет. Я до сих пор не могу сказать точно, размещала ли Агата свои данные в интернете. Но, может быть, я смогу ещё это выяснить.
Анатолий Петрович наклоняется ко мне через стол и сердито говорит:
— Зачем вы лезете в это дело? Если у вас есть комплекс вины перед убитой, сидите, лелейте его дома, а лучше вообще перестаньте считать себя виноватой. Не пытайтесь сами вести расследование. Подобные попытки, Татьяна Владимировна, могут закончиться ещё одним трупом. Вашим трупом, между прочим. Такие случаи уже были в моей практике.
Я встаю на защиту своего достоинства:
— Но ведь это я заметила то, что не заметили вы и ваши коллеги: записку убийцы! Если бы не я, этот факт так и остался бы вам неизвестен!
— Да, но что вы сделали, обнаружив этот факт? — ставит меня на место следователь. — Вы украли улику с места преступления вместо того, чтобы позвонить мне и рассказать о вновь открывшихся обстоятельствах. Ведь я оставлял вам свои телефоны. Вот что, Татьяна Владимировна, хватит воображать себя Шерлоком Холмсом! Если вы ещё раз попытаетесь вмешаться в ход следствия подобным образом, то есть, похищая улики и допрашивая свидетелей, я применю к вам соответствующие меры воздействия. Вы меня поняли?
Возражать в этой ситуации глупо, и я покорно киваю, уныло глядя в окно.
— Всего хорошего, — произносит Гуляев, вставая из-за стола.
— Всего хорошего, — бесцветным тоном отвечаю я, по-прежнему не отводя взгляда от окна.
Глава 21
Наверное, с самого детства одной из самых негативных черт моего характера было упрямство, проявляющееся как реакция на слово «нельзя».
«Нельзя ходить по лужам!» — говорила мне мама, и, стоило ей на мгновение отвернуться, как я тут же забиралась по колено в грязную воду. «Нельзя грызть сосульки!» Мне самой бы, может, это и в голову бы не пришло, но раз сказано «нельзя», значит, обязательно надо сделать наоборот. «Нельзя рисовать на обоях!» — и в альбоме рисовать уже становилось совершенно неинтересно.
Когда я стала постарше, вместе со мной выросли и мои «нельзя». Теперь мне не разрешалось пользоваться косметикой, носить мини-юбку, возвращаться домой позже девяти часов вечера. Но все запреты меня только раззадоривали, и я в бурный период роста и взросления перенесла немало экзекуций за своё непослушание.
Так и теперь запрет Гуляева на вмешательство в расследование подействовал на меня, как сигнал трубы на старую полковую лошадь. То, что меня только что отчитали, как маленькую девочку, только добавило мне спортивной злости. Я твёрдо решила, во что бы то ни стало, сама докопаться до истины.
Тем более что у меня на сегодня была назначена встреча с репортёром, который мог бы стать прекрасным источником информации, необходимой для моих дальнейших изысканий.
На третьей от входа в парк скамейке я сидела уже без десяти шесть. Погода была на редкость гадостная: ветер пополам с дождём норовил попасть за воротник моей куртки. Через пять минут я не выдержала и переместилась под прикрытие небольшого павильончика игровых автоматов метрах в пятнадцати от места встречи.