– Мне об этом хорошо известно, – с раздражением произнес Черчилль. – Можно обойтись без кличек? Почему бы просто не называть генерала по фамилии? Это так сложно?

Потомок рода Мальборо в ту минуту прекрасно понимал, что он не прав, но остановить себя не получалось: хотелось как можно скорее сбросить накопленный за последние полдня негатив.

– Никак нет…

– Вот и говорите – Комаровский. Или, уж если вам так приятно выговаривать его клички, соедините: Бур-Комаровский. Лавина-Комаровский. Знич-Комаровский…

Викерс опустил взгляд на лист бумаги, но не для того, чтобы восстановить в памяти текст, а чтобы сделать паузу и дать возможность премьеру выговориться. «А память у “бульдога” потрясающая, – отметил разведчик. – Вон как быстро перечислил позывные генерала! Интересно, что это только что было: спектакль для проверки или у нас серьёзные проблемы? Давненько я не видел толстяка таким взбеленившимся».

– Ну, – неожиданно более спокойно произнёс премьер. – Что там у вас дальше?

– Простите. – Викерс быстро вскинул голову. – Бур-Комаровский также доложил о том, что в Варшаве складывается благоприятная ситуация для проведения восстания с целью захвата Варшавы и уничтожения остатков фашистской группировки. Но это было донесение на момент двадцать третьего июля. А теперь, господин премьер-министр, любопытный момент: Комаровский двадцать первого июля отдал приказ Армии Крайовой сконцентрироваться в Варшаве и быть готовой к вооружённому восстанию. Что и было сделано в течение двух суток. На момент подготовки восстания «дядюшка Джо», – Викерс быстро поправил себя, – простите, Сталин, двадцать третьего июля неожиданно заявил о своей готовности принять Миколайчика в Москве в связи с нормализацией двусторонних отношений. Что Сталин подразумевает под словосочетанием «нормализация отношений» расшифровано не было. Мы предполагаем, Сталин узнал от «крота» о сроках готовящегося восстания в Варшаве и решил предпринять ответные меры.

– Ответные меры? – Черчилль подошёл к столу, повернувшись спиной к разведчику, а потому тот в ту минуту не мог видеть растерянное выражение лица премьера. – Сталин ответил призывом к восстанию. Том – вот что меня интересует в первую очередь! Такое ощущение, будто он решил изменить своему Союзу и перейти на нашу сторону. Кстати, вы по-прежнему считаете, будто у Комаровского сидит человек «дядюшки Джо»?

– Нет, сэр, – уверенно отозвался Викерс. – Боюсь, я ошибался.

Премьер извлек из ящика письменного стола коробку с сигарами.

– Иначе говоря, вы считаете, этот человек сидит у нас? Я вас правильно понял?

Викерс, проведя языком по сухим губам, выдохнул:

– Сталин знал о предполагаемом начале восстания двадцать второго числа. Об этом говорит тот факт, что телеграмма Миколайчику пришла в первой половине следующего дня. На тот момент о сроках восстания ничего не знал даже Комаровский, потому как мы их обсуждали здесь, в Лондоне. С Миколайчиком и Сосновским[3].

Черчилль глубоко затянулся дымом от сигары:

– Хотите сказать, «крот» сидит в вашей структуре?

Викерс собрался с духом:

– Либо из вашего окружения. – Премьер спокойно отреагировал на слова сотрудника спецслужб, а потому разведчик решился закончить фразу: – К сожалению, информация носила частично секретный характер, потому как находилась в стадии обсуждения. Круг, посвящённых в проблему, обширный. Мне самому доложить Мензису, или с ним поговорите вы?

– Я. – Черчилль пыхнул дымком. – А вы помните, Викерс, данная информация должна остаться только между нами. Тремя. Мною, Мензисом и вами. Теперь вернёмся к польскому вопросу. Так что произошло за прошедшую неделю?

– Двадцать пятого июля состоялось заседание польского правительства…

– Это мне известно, – перебил премьер. – Сосновский не отказался от своей точки зрения?