Правая рука чекиста нервно подрагивала. В горле образовалась неприятная болезненная сухость, от которой першило, но Глеб Иванович не обращал на данный факт никакого внимания. Уж что его точно не волновало в данный момент, так это собственное здоровье.

«Где-то мы с Кимом допустили промашку. – Последняя мысль обожгла мозг Старкова несколько минут назад. В тот миг, когда он услышал голос Левитана, передающий сообщение о награждении Жукова второй золотой звездой. – Точнее, не мы, а я. Я допустил ошибку. Вот только какую? Откуда это непонятное чувство, будто что-то не учёл? Не вижу, но явственно ощущаю промах. Даже ногтями, что неестественно. Что я сделал не так? Где? Может, напрасно отправил Кима на перехват Шилова? Нет, – Старков отрицательно качнул седой головой, – тут я поступил верно. Шилов должен находиться у нас под контролем. Иначе его скрутят люди Абакумова. А это крах всему. “Легенда” у Кима убедительная. В районе Тукумса работает разведшкола абвера, так что с данной стороны всё официально. Заодно соберёт материал. А если виной всему Фитин? Нет, при чём тут Паша? Ощущение ошибки возникло вот, только что, после прочтения Указа. Дело именно в Указе. Но что? – Старков откинулся на спинку стула. – Чертовщина какая-то! Ну, зачитали Указ, и что? Жуков стал дважды Героем Советского Союза. Давно пора. Может, не в Жукове дело, а в Баграмяне? Евдоким-то ведь в его “хозяйство” выехал. – И вновь отрицательный кивок головой. – Нет, нечто иное связано у меня с этим Указом. Нечто личное. Не на прямую. Косвенно. Но чётко! Ощутимо. Дьявол…»

Кулак Старкова с силой опустился на столешницу, да так, что бюстик первого чекиста Страны Советов подпрыгнул и с тяжёлым стуком упал на бок.

В тот день от массы вопросов и минимума ответов болела голова не только у старого чекиста Старкова. Вот бы удивился Глеб Иванович, если бы узнал, что в ту самую минуту почти такие же телодвижения в связи с передвижением предметов у себя на столе, только вдали от Москвы, за водным пространством Ла-Манша, воспроизводил и премьер-министр Великобритании, сэр Уинстон Черчилль. Только у последнего голова раскалывалась не от Указа Советского правительства, а от последнего сообщения министра иностранных дел Британии Энтони Идена.

Иден, в контексте информационной записки о подготовке очередной встречи глав Великобритании и СССР, которая предположительно должна была состояться в Москве, в последних числах сентября – первых числах октября, дополнительно сообщил о том, что Кремль (Иден так и написал «Кремль призывает» и дважды подчеркнул написанное) на протяжении нескольких последних июльских дней, прямым текстом призывает Варшаву поднять вооружённый мятеж. «Сегодня, 29 июля, утром, Советы обратились к жителям польской столицы, – информировал Иден, – с призывом к вооружённому восстанию». Данная информация, писал министр, только что поступила от британского посла в Москве Арчибальда Кларка Керра. Черчилля, как и Идена, данное сообщение посла привело в состояние недоумения.

В том, что Польша будет захвачена Советами, ни Черчилль, ни Иден, да и никто другой из британских или американских политиков, особенно после Тегеранской конференции, даже не ставил под сомнение.

Польский вопрос стал одним из ключевых во время той встречи, хотя в общем контексте времени ему выделили минимум минут. Первоначально был достигнут некий компромисс по поводу будущего Польской республики. Определены границы послевоенной Польши. Как гласил подписанный участниками переговорного процесса документ: «…принято решение о том, что очаг польского государства и народа должен находиться между так называемой линией Керзона и линией реки Одер с включением в состав Польши Восточной Пруссии и Оппельнской провинции». Но все участники переговоров прекрасно понимали: границы – только внешняя сторона проблемы. Главное заключалось в ином: чьё правительство будет руководить Польской республикой в рамках этих новых границ? А если быть более точным, кто будет контролировать будущее польское правительство? Именно этот вслух не произнесённый вопрос и стал камнем преткновения.

И Черчилль, и Рузвельт прекрасно отдавали себе отчёт в том, что Сталин не допустит, чтобы в Польше к власти пришло правительство, которое открыто будет демонстрировать своё враждебное отношение к СССР. С другой стороны, они не могли допустить и того, чтобы к власти пришли сторонники коммунистических идей. Результат – вопрос о будущем Польши под завершение работы конференции так и остался в «подвешенном состоянии».

Однако премьер-министр Великобритании долго оставлять вопрос в «невесомости» не собирался. Уже в феврале 1944 года между главами Великобритании и Советского Союза возникла резкая, хотя и тщательно заретушированная, дипломатическая полемика, связанная с будущим Польши. В одном из писем Черчилль практически «в лоб» поинтересовался у Сталина, каким тот видит положение польского эмиграционного правительства и польского Сопротивления, которым руководит Лондон (читайте – «Армии Крайовой») в будущем, в условиях того, что значительная часть Польши к западу от линии Керзона будет освобождена советскими войсками? При этом Черчилль ниже специально заметил: «…Советская Россия имеет право признать какое-либо иностранное правительство или отказаться признавать его, но рекомендовать вносить изменения в состав иностранного правительства – это значит близко подойти к вмешательству в суверенитет данного государства». Этой фразой британский премьер как бы призывал коллегу подумать над теми последствиями, которые могут иметь место в будущем, в случае прихода к власти коммунистов. А чтобы Сталин не смог как-то иначе трактовать поставленный премьером вопрос, Черчилль закончил свою мысль следующей фразой: «Создание в Варшаве иного польского правительства, чем то, которое мы до сих пор признавали, вместе с волнениями в Польше поставило бы Великобританию и Соединённые Штаты перед вопросом, который нанёс бы ущерб полному согласию, существующему между тремя великими державами, от которых зависит будущее мира». Фактически, это был ультиматум. Черчилль чётко дал понять: он и Рузвельт поддержат польское Сопротивление, в случае, если Сталин начнёт оккупационную политику в отношении Варшавы. Сейчас, спустя полгода с момента написания данного опуса, Уинстон Черчилль с удовлетворением вспоминал, как он смог прижать «дядюшку Джо». Но…

Но всё сломали сами поляки. Жадность. Жадность всегда крушила великие идеи и начинания. Желание иметь журавля в небе приводило к полному краху самые перспективные начинания.

Те польские границы, которые обсуждались во время Тегеранской встречи, как это ни странно, были крайне отрицательно восприняты… самим польским эмиграционным правительством. Что и обезоружило Черчилля.

Правительство Миколайчика, будто не замечая реалий нового времени, в противовес мнению британских и американских союзников, стало настойчиво требовать вернуть Польше те границы, которые числились за ней по… советско-польскому договору, подписанному в Риге в марте 1921 года, по которому к Польше присоединялись Западная Украина и Западная Белоруссия.

Черчилль до сих пор не мог забыть, как он в гневе разбил о каминную решётку начатую бутылку коньяка, когда ему принесли письменный ответ Сталина, в котором тот, воспользовавшись позицией польских эмигрантов, едко, как показалось премьеру, написал следующее: «… мне представляется, что первым вопросом, по которому уже теперь должна быть внесена полная ясность, является вопрос о советско-польской границе. Вы, конечно, правильно заметили, Польша в этом вопросе должна быть руководима союзниками. Что касается Советского правительства, то оно уже открыто и ясно высказалось по вопросу о границе. Мы заявили, что не считаем границу 1939 года неизменной, и согласились (имелась в виду Тегеранская встреча) на линию Керзона, пойдя тем самым на весьма большие уступки полякам. А между тем Польское правительство уклонилось от ответа на наше предложение о линии Керзона и продолжает в своих официальных выступлениях высказываться за то, что граница, навязанная нам по Рижскому договору, является неизменной».

Это был удар под дых британскому премьеру. Вся скрупулёзная работа английских дипломатов и спецслужб по сохранению в дальнейшем статус-кво польского правительства в эмиграции рухнула в одночасье. И Миколайчик после мог обвинять кого угодно, но начать должен был с самого себя и своего окружения. Именно они, сами, лично подыграли Сталину и дали тому в руки «козыря». Особенно, как докладывали Черчиллю, в этой бездарной партии отличился ярый антисоветчик генерал Сосновский. Не случайно даже «дядюшка Джо» отметил эту фигуру в своём послании: «На протяжении всего последнего периода Польское правительство, где тон задаёт Сосновский, не прекращает враждебных выступлений против Советского Союза. Крайне враждебные Советскому Союзу выступления польских послов в Мексике, Канаде, выступление генерала Андерса на Ближнем Востоке, переходящая всякие границы враждебность к СССР польских нелегальных печатных изданий на оккупированной немцами территории (ну, здесь, как подумал тогда Черчилль, «дядюшка Джо» перегнул палку: то были органы, подчинённые абверу), уничтожение по директивам Польского правительства борющихся против гитлеровских оккупантов польских партизан и многие другие профашистские акты Польского правительства известны. При таком положении, без коренного улучшения состава Польского правительства нельзя ждать ничего хорошего. Исключение же из его состава профашистских империалистических элементов и включение в него людей демократического образа мысли, можно надеяться, создало бы надлежащие условия для установления хороших советско-польских отношений, решения вопроса…» Дальше всё было бла-бла-бла. Черчилль прекрасно понимал, кого имел в виду Сталин под понятием «люди демократического образа мысли» – большевиков. Сталин отказывался признавать какое-либо правительство в Польше без участия коммунистов.

Однако во всей этой многословной переписке имелся один огромный плюс. И он заключался в том, что «дядюшка Джо» продолжал переписку. Не прервал её, не возмутился, не вспылил, даже после того, когда ему доложили о выходке поляков в Мексике (Черчилль, ей-богу, точно бы не сдержался), а продолжал обсуждать проблему. Из чего британский премьер сделал вывод: не всё потеряно. Да, Красная Армия освободит Польшу, но и Сталин прекрасно понимает, что он тут же столкнётся с «расслоенным» обществом, которое поддерживает разные политические силы, а это значит, и разные вооружённые формирования. И доминирующим из этих формирований является Армия Крайова… Армия, подчинённая польскому эмиграционному правительству. Армия, которая будет выполнять только и исключительно приказы из Лондона. И в этом случае у кремлёвского руководителя останется только два варианта решения проблемы. Первый – устроить в Польше вторую Катынь, на что «дядюшка Джо» ни за что не пойдёт. В этом случае мировое сообщество приравняет его к Гитлеру, преступные злодеяния которого стали вскрываться повсеместно на бывших оккупированных немцами территориях. Нет, мысленно повторил Черчилль, на это Сталин не решится. Он хочет войти в состав стран – победителей, стран – сверхдержав, которые после победы будут диктовать свои условия миру. С преступным клеймом массовых расстрелов он на это может не рассчитывать. Тому подтверждением является и тот факт, что он, Сталин, думая о будущем, приказал выдавать пленным немцам, находящимся в Союзе, увеличенный продовольственный паёк, который, по сообщению Керра, даже превышает паёк москвича. Нет, на вторую Катынь «дядюшка Джо» не решится. Второй вариант – создать объединённое правительство, в которое бы вошли и коммунисты, и представители польского эмиграционного правительства. Черчилль усмехнулся: два голодных льва в клетке. Кто кого сожрёт? Такой вариант британского премьера вполне устраивал. В этом случае он будет иметь влияние на внешнюю политику послевоенной Польши.

Такое положение дел, которое устраивало британского премьера, сохранялось до последнего времени. И вот странное сообщение от Керра.

Черчилль тяжело выполз из-за стола, медленно подошёл к карте Европы, на которой флажками были отмечены последние передвижения всех, в том числе и Советских, войск, и долгим, тяжёлым взглядом провёл по линии Восточного фронта, от Прибалтики до Чёрного моря.

Большевики после открытия Второго фронта чересчур ускоренными темпами принялись продвигаться к Европе. И ладно, когда они освобождали свою территорию, хотя Западную Украину, Западную Белоруссию и Прибалтику Черчилль, как и Миколайчик, никак не желал представлять в составе Страны Советов. Но с этим следовало смириться. Черчилля беспокоило иное: те территории, на которые премьер положил глаз как на плацдарм в будущих, а он был в этом уверен, вооружённых конфликтах с «дядюшкой Джо». Причём в этих предполагаемых конфликтах инициатором Черчилль видел не себя, а Сталина. То были территории Польши, Чехословакии, Болгарии, Румынии, Венгрии и, естественно, Германии. На данный момент начали сбываться «Тегеранские предсказания»: Сталин вышел к границам Польши. Что ж, они этого ждали. Дело оставалось за поляками: те должны были правильно повести себя во время оккупации страны Красной Армией. Под пониманием «правильно» Черчилль имел в виду разработанный план «саботажа» советских войск, который бы привёл к неизбежному конфликту. Который, в свою очередь, привёл к новым переговорам со Сталиным и появлению совместного «большевистско-демократического» правительства, которое бы, в свою очередь, благодаря поддержке Британии и США, также мирно, вскоре прекратило существование и превратилось в демократическое правительство, без коммунистов. Да, всё было детально продумано, и Армия Крайова специально не вступала в крупные столкновения с немцами, чтобы сохранить силы для данной операции. И он, Черчилль, теперь старался избегать любых конфликтных тем в переписке с «дядюшкой Джо», тем самым присыпая недоверчивую бдительность последнего. И Миколайчик, по приказу Черчилля, в последнее время всеми силами пытался наладить разорванные во времена Сикорского отношения с Москвой. Всё шло так, как было запланировано. И вдруг непонятный призыв к восстанию!

Премьер с силой хлопнул ладонью по карте в том месте, где были обозначены войска маршала Рокоссовского, после чего вернулся к столу, вынул изо рта неизменную сигару, окунул её кончик в бокал с коньком, снова сунул в рот. Спиртной привкус приятно охолодил ротовую полость. Рука сама собой опустилась на трубку телефона.

Спустя несколько секунд в трубке послышался знакомый, спокойный, уверенный голос руководителя СИС[2] генерал-майора Стюарта Мензиса.