Весь этот фарс был лишь началом, продолжившись выдвинутыми против меня и Службы внешних границ обвинениями.

Дебаты были горячими и не всегда лицеприятными. Досталось всем… кто принимал участие в операции по эвакуации тарсов из Изумрудной.

Живым… погибшим.

Недостаточная подготовка экипажей, излишние самомнение капитанов, неумение подчиняться приказам… Больше всех изощрялся в словесности адмирал Далин, в конце своей речи предложивший рассмотреть действия погибшего вице-адмирала Искандера и мои, как командира особой группы, на специальной комиссии, которая должна будет дать им соответствующую оценку.

Если бы не слово, которое вытребовал у меня отец — не вмешиваться несмотря ни на что, все могло закончиться рукоприкладством. Эта тварь позволила себе чернить имя моего мужа…

Для меня он был все еще живым…

Точку в этом словоблудии поставил Соболев, назначенный главой Коалиционного Штаба. По предварительному соглашению группа «Ворош» поступала под его контроль. Адмирала поддержал каше Изарде, глава ударной армады стархов, назначенный его первым заместителем.

Речь Соболева была недолгой, но заставила даже Далина отвести взгляд.

Заканчивалась она фразой, с которой я была полностью согласна: «Когда война начала отсчет человеческих жизней, поздно удовлетворять свои политические амбиции».

Смотрел он в этот момент на… уже кангора Аршана.

В отличие от Индарса, который хоть и не вступил в полемику, но, судя по всему, был готов использовать и силовые методы решения вопросов, итог совещания для меня оказался непредсказуемым. Основных ошибок операции Соболев назвал три. Постоянное вмешательство в ход реализации утвержденного плана эвакуации со стороны представителей секторов, что при более драматическом развитии событий могло привести к значительным потерям и изначально подорвать веру в нашу способность совместными усилиями противостоять угрозе извне; низкая эффективность, заложенная в первоначально разработанную структуру Коалиционного Штаба и политическая направленность выработанных стратегий.

Мои действия были признаны им грамотными и оправданными. А смерть вице-адмирала… не напрасной.

Утешением для меня слова Соболева не стали. Вернуть Искандера они не могли.

А спустя два месяца после этих событий я оказалась на Гордоне. Ордан Ханиль, которого мы знали как Камила Рауле, должен был воскреснуть из небытия и вернуться на Самаринию.

Его место было там… Так же, как мое — в командном «Дальнира», ставшим для меня больше чем домом — символом. Того, что я все еще жива.

Тарас со своим предположением не ошибся. Нашли мы Камила там, где ангел и сказал — притоне мадам Шу. Когда-то мои мальчики были частыми гостями в ее борделе, появляясь там не только ради удовольствия, но и помогая тем, кто искал и находил у нее приют.

Камил исключением не стал. Впрочем, в том сгорбленном, потрепанном судьбой, тронувшемся умом старике, которым он выглядел, узнать самаринянского жреца было невозможно.

Кому угодно, но… только не мне.

Иллюзия сползла с него, стоило нам лишь встретиться взглядами. Не понадобилось даже имени, которое было ключом к образу.

И вот теперь мы сидели на кривоногой скамейке, на которой он перед нашим появлением дремал под тусклыми лучами по-осеннему скупого местного солнца. Спину прикрывал забор, за которым начиналась портовая зона. Перед глазами — лачуги тех, для кого Гордон не стал раем обетованным.