Взор продолжает медленно передвигаться с объекта на объект: море, пирсы, корабли, плавучий док… Что-то настораживает в этой милой картине. Ощущение такое, что я уже бывал здесь раньше. Прямо дежавю какое-то!

— А вот и подводная лодка стоит у пирса! Откуда взялась? Тут, кроме нас, никого быть-то не должно… И лодка-то — ну точно как наша, — рубка ржавая, суриком вся заляпана, и чуть заметный крен, как у нас, на правый борт! — всё больше удивляюсь я неожиданным открытиям.

— Да это же она и есть! Наша!!! — наконец доходит до меня. — Неужто, пока мы с Кульковым бродили, её сюда успели перегнать? Что за шутки, почему без меня, почему заранее не предупредили? — уже начинаю я нервничать.

— И ПээМка тут?! Вот это сюрприз! А она-то как здесь могла оказаться? Её же швеллерами к пирсу на той неделе приварили, чтобы не утонула. Что за бред? Это чьи-то глупые шутки, или я от жары уже окончательно сошёл с ума?

Тут мне стремительно начало плохеть. Среди типовых строений я узрел и по известным мне признакам безошибочно определил нашу казарму. Вон турник, волейбольная площадка, вон наш дневальный в синей тропичке, согнувшись раком, размазывает тряпкой грязь перед входом. А вот и вывешенная накануне сушиться гирлянда моего стираного белья. Синие форменные шорты, носки, трусы и пара кремовых рубашек флагами расцвечивания трепыхаются на моём же балконе.

Конечно, можно было ещё раз попытаться убедить себя в невероятном. Можно было заставить себя поверить, что казарма со всем своим содержимым, как и всё остальное, каким-то непостижимым образом перебазировалась за десять километров на ПМТО, но для этого у меня больше не оставалось ни энтузиазма, ни сил.

— Чёрт возьми, да это же никакое не ПМТО, а родная наша база, только вид с непривычного ракурса и совершенно с другой стороны! — страшным откровением отчётливо и безжалостно саданула меня кошмарная мысль.

Прозрение, потрясение, шок! Состояние, что называется, — приплыли! Пять часов беспримерного подвига, километры трудов и лишений — и вот мы, грязные и уставшие, опять там, откуда утром так бодро ушли!

— Нет, я этого не вынесу! Люди, отвезите и меня на кичу, закройте в камере и не тревожьте неделю, я вас прошу! Помогите!!! — безмолвно взывал я к абстрактным окружающим, всё ещё стоя посреди помойки в кузове злополучного КрАЗа.

Но никто не откликнулся на мои мольбы. Собрав последние силы, я вывалился из кузова на землю, кое-как оттёрся куском мешковины, и понуро поковылял в сторону нашей казармы. Кульков так и остался сидеть на холме, с ним опять случилась истерика, и я не стал дожидаться, чем она на этот раз закончится.

Пока я брёл, встречные как-то странно на меня реагировали — проходя мимо, старательно отводили глаза, а потом долго и сочувственно смотрели вслед. А когда я захотел поздороваться со знакомым офицером за руку, он сделал вид, что мы незнакомы, резко изменил курс и, прикрыв нос платком, вприпрыжку убежал. Сначала я несколько опешил от такого его поведения, но потом — со свойственной мне сообразительностью — догадался:

— Он, видно, сильно простужен и не хочет заражать меня своими бациллами! Какой, однако, благородный человек!

Потом я обратил внимание, что дорога, по которой иду, как-то не совсем хорошо пахнет. Сначала это меня тоже озадачило, но, вновь раскинув мозгами, я и в этом вопросе докопался до истины:

— Ассенизаторка недавно проехала! Цистерна, наверное, прохудилась, на дорогу текла, вот всё вокруг и провоняло!

Удивительно, но специфический запах не пропал и когда я с дороги свернул. Он продолжал преследовать меня и на тропинке, ведущей к нашей казарме, и даже в её холле.

— Эй, дневальный!!! — отдаваясь звонким эхом, разнёсся в пустом помещении мой командирский голос.

Экипаж в это время всё ещё был на лодке, поэтому дневальный, как водится в подобных случаях, крепко спал, сидя на тумбочке, прислонившись спиной к стенке. Встрепенувшись, он быстро вскочил, едва не опрокинув тумбочку и не обрушив стенд с инструкциями ДВС[20] себе на голову, вытянулся во фрунт и бессмысленно вытаращил испуганные глаза.

Выслушав проповедь о недопустимости сна на боевом посту, о том, что бдительный воин всегда должен быть начеку, и несколько успокоившись, боец поднял виноватую голову и вновь уставился на меня, но уже с явным интересом. Он смотрел так, словно не видел меня лет десять, очень соскучился и безумно рад нашей встрече. При этом мне даже показалось, что он как-то нехорошо ухмылялся.

— Что это он рожу кривит? — озадачился я. — Надо бы на всякий случай разъе@ать!

— Дневальный! Что это у тебя тут говнищем прёт, как в пехотном сортире! Ты палубу-то когда в последний раз драил? — для порядка наехал я на бойца.