И тут Рожкин не выдерживает. Ни слова не говоря, он поворачивается к заму спиной, в два прыжка достигает трапа и судорожно начинает карабкаться наверх. От такой наглости замполит несколько опешил, растерялся, но ненадолго. С криком «Рожкин, стоять! Я Вас ещё не отпускал!» он тут же решительно кинулся вслед за беглецом в шахту рубочного люка.

И это было его роковой ошибкой.

Очутившись на вертикальном трапе и даже успев сделать несколько поступательных движений, зам вдруг остановился. Сверху раздался характерный звук, на голову что-то закапало, затем тоненько полилось, и вокруг явственно запахло туалетом. Ничего не понимая, зам поднял голову и… Лучше бы он этого не делал!

— Аа-а-а… Рож-ж-жкин!!! Мать твою!!! Су-ука!!! — только и успел взвизгнуть зам, слетая вниз с трапа. Звучно шмякнувшись на пайолы, он суетливо отполз из-под шахты люка в сторону, матерясь и истерично причитая.

— Какого чёрта? Ублюдок!!! Тварь!!! Да я тебя… Да ты мне!.. — разорялся зам, истекая на палубу зловонной жижей, безуспешно пытаясь разлепить глаза. Надо сказать, что на моей памяти это был первый случай, когда зам решил обратиться к подчинённому не вычурно-официально на «Вы», а по-свойски, на «ты».

Что было дальше? Да сплошное расстройство, если честно! Негодяй Рожкин, таким образом оконфузившись, куда-то моментально исчез. Его пахучие следы растеклись по полу в ограждении рубки и на палубе, суетливой строчкой миновали пирс, затем по кратчайшему пути пересекли плац и безнадёжно потерялись в зарослях ближайшего кустарника.

Замполит, безбожно матерясь (чего с ним также сроду не бывало) и проклиная всё на свете, побрёл к себе в каюту, сослепу натыкаясь на переборки. В каюте он, кряхтя и разражаясь то и дело неудержимыми потоками брани, переоделся, кое-как обтёрся, вылил на голову флакон «Шипра» и, благоухая непостижимой смесью ароматов, с набитой сумкой через плечо убыл в неизвестном направлении.

Доктор, предвидя возможные в скором времени осложнения со сходом на берег, также вовремя улизнул. Может, этим бы всё и закончилось. Вахта быстро бы всё замыла, затёрла, спрыснула одеколоном, и круг пострадавших ограничился бы непосредственными участниками происшествия. Возможно, так бы оно и было, но тут на корабль совершенно не вовремя прибыл командир, и изначально узкий круг пострадавших весьма ощутимо расширился — до размеров всего экипажа.

Трагизм ситуации усугублял тот факт, что никто на лодке так и не знал, что же произошло. Трое основных действующих лиц: доктор, Рожкин и замполит, как мы помним, скоропостижно покинули корабль, не удосужившись (по понятным причинам) никому ничего объяснить. Вахтенный центрального поста, наблюдавший инцидент со стороны, в ответ на вопросы дежурного по кораблю «откуда говном прёт?» и «что произошло?» нёс какую-то околесицу. Поэтому когда дежурному доложили сверху, что на пирсе появился командир и движется в направлении лодки, тот, стоя в глубокой задумчивости посреди загаженного отсека, мягко говоря, несколько растерялся.

Командир же, едва очутившись в узком лабиринте ограждения рубки, тут же унюхал специфический аромат и даже кое-куда вляпался. Подоспевший дежурный (слава богу, им в этот день был не я), волнуясь и запинаясь, попытался изобразить доклад по всей форме, но вышло у него приблизительно следующее:

— Происшествий, товарищ командир, никаких нет, личный состав занимается боевой подготовкой по плану мероприятий. А запах?.. Так это… я ещё сам понять пока не могу… Похоже, какая-то тварь насрала в боевой рубке…

Ой, не хотел бы я быть на месте дежурного в этот момент! Да и на месте командира, честно говоря, не очень. Он, бедняга, после такого доклада на несколько минут потерял дар речи. Так и стояли они молча, пялясь друг на друга: выпучивший глаза командир и часто моргающий дежурный.

— Я что-то, бл…, не совсем понял… — обретя наконец возможность выражать свои мысли, плотоядно глянув на дежурного, медленно заговорил командир.

— Я только на полчаса оставил лодку — и что я вижу? Её уже всю засрали? Так, что ли? — Затем, подойдя к шахте люка, брезгливо глянул вниз и с интонацией, не предвещающей ничего хорошего, язвительно поинтересовался: — А там на моё кресло случайно ещё никакая сволочь кучу не навалила?!! — И выйдя наконец из оцепенения, грянул во всё горло:

— Дежурный!!! Развороти твою задницу! Ну что ты вылупился на меня бестолковыми глазами? Что у тебя на корабле происходит? Чем это ты здесь вообще занимаешься?! — Дежурный, красный, как переходящее почётное знамя, с каплями пота на наморщенном гармошкой лбу, разводил руками и безуспешно пытался что-то промолвить.

— Ну что ты тут встал, как столб обоссанный? Я тебя спрашиваю?! И не хер тут делать удивлённых движений руками! Большой сбор объявляй! Всех вниз! Большую приборку, живо! Где старпом? Нет??? На базе??? Помощник? Помощника ко мне! Тоже нет??? А-аааа!!! Всех на борт! Запрещаю сход… всех драть… всё драить… — неистовствовал командир.

Большая приборка с кратковременными перерывами продолжалась ровно неделю. Всё это время экипаж в полном составе жил на борту, не было лишь главных действующих лиц: Рожкина и замполита. Первый от грандиозного позора подался в бега, а второй, по слухам, усиленно занимался его поисками в окрестных лесах.

Через неделю на трапе и в центральном посту наконец-то перестало вонять. Всё было тщательно отмыто и продезинфицировано. Большую приборку решено было закончить. Во всех внутренних помещениях пахло дешёвой парикмахерской: неотвязный парфюмерный дух густо заполнял все отсеки. На бюро вахтенного, в штурманской рубке и во всех закоулках центрального поста стояли открытые флакончики народного одеколона «Сирень».