Русые волосы парня выбивались из-под козырька мятой фуражки. Кудри слиплись от пота, и он мутными каплями натекал на карие выразительные глаза. Колчак подумал, что эту фуражку и шинель, которая явно не по росту новобранцу, и ботинки с обмотками сняли с убитого солдата. И это тоже сердило адмирала.

Трубчанинов, смущаясь больше обычного, сказал тихо:

— Вольноопределяющийся Россохатский. Кажется, Андрей. Назначен в контрразведку, к Сипайло. Он возражает, ваше высокопревосходительство. Просит перевести его в строевую часть или отпустить совсем из армии.

— Вот как! — пробормотал Колчак, и веко на его левом, прищуренном глазу вздрогнуло, как от укола. — Образование?

— Петроградский университет.

Колчак пожевал губами, прислушиваясь к грохоту и треску снарядов, в упор взглянул на солдата, заметил трехцветный шеврон на левом рукаве.

— Доброволец?

— Нет.

— То есть как — нет? Вольноопределяющиеся вступают в военную службу по добровольно выраженному желанию. Ну-с?

— Не знаю. Меня мобилизовали.

— Хорошо, передайте Сипайло, пусть переведет в действующий полк. А командиру полка скажете, что я повелел примерно наказать вас за распущенность и незнание воинских уставов. Идите.

В другое время адмирал не только не стал бы разговаривать с солдатом, но просто не заметил бы его. Однако сейчас не мог позволить себе действовать так, как привык, как хочется. Приходилось сдерживаться, награждать офицеров и солдат орденами, повышать строевых командиров в чинах без всякой очереди, завоевывая пошатнувшееся доверие армии к нему всякими путями.

Солдат откозырял, неловко повернулся и быстрыми шагами направился на южную окраину Баландино, где помещались люди Сипайло.

— Трубчанинов! — раздраженно крикнул адмирал.

Стоящий рядом лейтенант вздрогнул от неожиданности.

— Я здесь, ваше высокопревосходительство.

— Телефонируйте Лебедеву, что я немедленно еду в Омск… И еще квасу, холодного квасу, черт вас всех побери!

Колчаку казалось, что он вполне согрелся, что ему даже жарко, и ноги перестали ныть. Он поднялся с койки, скользнул взглядом по заиндевевшим стенам камеры, и лицо его внезапно исказила гримаса. Еще совсем недавно он грозил рассовать по таким камерам большевиков, чтоб потом уничтожить их всех до единого, всех, всех! Он неоднократно говорил об этом  с в о е м у  правительству и  с в о е м у  штабу, союзникам и казачьим офицерам. Он надеялся: на всех столбах его победной дороги будут висеть коммунисты и те, кто им сочувствовал. Никакой пощады, никаких сантиментов! И вот теперь ему самому грозит намыленная веревка, и он лично должен заплатить кровью за моря крови, пролитой им.

Нет, о будущем не стоит думать, лучше о прошлом. «Лучше»… Один бог знает, что хуже…

Двадцать девятого июля, вечером, он прилетел в Омск, и ему тотчас доложили, что под Челябинском идут бои, еще неведомо, чем они кончатся, но он уже вполне понимал, что красные не только не выдыхаются, согласно прогнозам Лебедева и Сахарова, а, напротив, напирают с еще большей силой.