— Допустим, вы женитесь на иностранке или даже на ком-то из другого рода. Это будет очень сложно. Это можно сделать, но вы должны провести своего рода политическую кампанию. Праздник должен быть проведен, а ум должен быть изменен.
В Катаре ваша позиция внутри рода — это козырь, дающий деньги или образование.
Но, несмотря на все изменения в Дохе, все эти рестораны, страна является социально застойной. Вы умрете с точно таким же статусом, с которым вы родились. Ничего не имеет значения. Важно только ваше имя.
Зная имя, Абдулазиз может определить чье-то положение, их место в роду, их уровень дохода. Он берет салфетку и достает ручку (хорошую, но не Montblanc) из нагрудного кармана, рисует серию концентрических окружностей.
— Это — катарское общество, — говорит он, указывая на салфетку. — Каждый круг — это семьи, или племена. В центре, конечно же, правящая семья аль-Танис.
— А где вы?
Он рисует X, близко к центру. Я удивлен, насколько близко. Судя по его виду, я бы принял его за чужака. Я решил не упоминать об этом и перейти к другой теме.
— Все это богатство — делает ли оно людей счастливыми?
— Нет, не совсем. Вам нужно достаточно денег, чтобы иметь свое достоинство. Но это не сделает тебя счастливым.
Хочу отметить, что он говорит о деньгах, чтобы купить не комфорт или безопасность, но достоинство. Движущую силу в арабском мире. На Западе это понятие давно выхолощено. Исполнительный директор «The Wall Street Journal» работает по восемьдесят часов в неделю в надежде на повышение своей и без того миллионной зарплаты от собственной ненасытности.
Мы допиваем и отправляемся в соседний книжный магазин «Jarir». Абдулазиз, человек, очевидно, большого интеллектуального любопытства, и он смущается скудности выбора. Несколько американских книг о саморазвитии, которые заставляют меня чувствовать себя как дома, бестселлер из Саудовской Аравии под названием «Девушка — арабский цыпленок». Там нет ничего, что хотя бы отдаленно можно назвать катарской литературой.
— Деньги не могут купить культуру, — говорит Абдулазиз, что противоречит философии его правительства, и его слова ужасно похожи на слова Лизы.
— Но он может купить много произведений искусства, — отвечаю я, имея в виду шейха, который сгреб все эти шедевры. Абдулазиз понижает голос. Мы сейчас говорим о члене королевской семьи, требуется определенная осторожность.
— Проблема заключается в том, что он спутал покупки для национального музея с покупками для своей личной коллекции.
Сотни миллионов долларов были растрачены, и все за счет катарских налогоплательщиков. То есть, конечно, если бы катарцы платили налоги.
— Никаких правил, — продолжает Абдулазиз. — Этот парень получил в свое распоряжение миллиард долларов, и никаких правил.
Никаких правил, и все же в пределах своего рода слишком много правил. Какой ужасный способ жить. Не в первый раз я чувствую жалость к Абдулазизу, живущему здесь, в этой позолоченной песочнице. Он чувствует это, я думаю, и рассказывает мне, как он когда-то планировал иммигрировать в Канаду, но не сейчас. Не после терактов 11 сентября, не с таким именем, как Абдулазиз.
Время уходить. Он предлагает довезти меня до моего отеля. Через несколько минут у Абдулазиза звонит мобильный телефон. Я едва говорю по-арабски, но мои уши ловят слово «mushkala» — проблема. «Mushkala» — очень популярное слово на Ближнем Востоке. Как правило, оно используется во время напряженных моментов на контрольно-пропускном пункте.
«Айн mushkala» — «нет проблем», уверяет вас ваш водитель. Перевод: большая проблема. Очень большая проблема.
— Эрик, — говорит Абдулазиз, положив трубку. — Что вы делаете, когда проблема давит так сильно на вас, что вы не знаете, как жить? Чем вы занимаетесь?