Отец Абдулазиза был школьным учителем — работа, которую ни один катарец сегодня не будет считать достойной. У него была машина, если ее можно так назвать — может, она заведется утром, а может, и нет.
Доха в то время состояла из одной дороги и нескольких домов. Катарцы убирались в своих собственных домах, воспитывали своих собственных детей. Жизнь была более жесткой, чем сегодня, но она была слаще.
Затем наступил бум 1980-х, и все изменилось. Сначала появился отель Sheraton в форме египетской пирамиды. Затем другие отели, кондоминиумы, офисные здания — и все были построены растущей армией иностранных рабочих, одетых в одинаковые синие комбинезоны и с удовольствием зарабатывающих в три-четыре раза больше, чем они могли бы получать дома. Потом горничные, повара, няни и другие люди, единственной целью которых было сделать жизнь для граждан Катара более удобной.
— Сейчас мы ищем счастье в неправильном направлении. Люди приравнивают счастье к деньгам.
Деньги, он пришел к выводу, являются не только корнем всего зла, но также и корнем всех несчастий.
— Катарцы много жалуются. Они считают, что правительство должно сделать их жизнь легче. Если правительство просит людей платить за электричество даже немного, они жалуются. Если они пытаются обложить их налогом, только немного, они жалуются. Во всем виновато правительство. Это правительство считает, что единственный способ сделать людей счастливыми — давать им деньги. И это глупо. Я бы с радостью отдал половину моей зарплаты за лучшую систему.
Абдулазиз пересказывает известную в Дохе шутку. Один человек говорит своему другу: «Слышали ли вы о преступниках, похитивших восьмилетнего сына богатого человека? Они не могли собрать выкуп, потому что тот не заметил, что сын пропал без вести». — «Большая ошибка, — говорит другой человек. — Они должны были похитить служанку. Таким образом, богатый парень заметил бы, что чего-то не хватает».
Поколение катарских детей воспитывается нянями, которые не говорят на их языке и не имеют права наказывать их.
— После того как они достигают тринадцати или четырнадцати лет, семья больше не пытается их дисциплинировать. Они не будут контролировать их поведение в общественном месте. Это живой ад для учителей, которыми часто являются иностранцы, не имеющие реальной власти. Эти молодые люди не слушают никого. Даже полицию, — говорит Абдулазиз.
Это не звучит как рецепт для счастья, я признаю. Но разнообразие в современном Катаре, люди, живущие здесь со всего мира, конечно же, хорошая вещь. Несомненно, это добавляет некоторый вкус к пустынной жизни.
— Не совсем, — говорит Абдулазиз, прихлебывая чай. — Посмотрите на это с точки зрения катарца. Вы — только 20 процентов населения в своей собственной стране, так что каждый день вы сталкиваетесь с морем иностранных лиц. Вам нужны эти иностранцы, чтобы страна развивалась, в противном случае все это богатство бесполезно. Но вас они возмущают ровно настолько, насколько вы зависите от них. Этот мультикультурализм выглядит красиво только издалека. Но не с близкого расстояния.
— Что произойдет, если Катар просто попросит всех иностранцев уйти?
— Страна рухнет. Нам нужны эти люди. Ради Бога, даже наши судьи — иностранцы. Представь это. Наши судьи — иностранцы!
Я спрашиваю Абдулазиза о племенном характере такой страны, как Катар.
— Мы знаем, что семьи очень важны для нашего счастья. И, опять же, что такое племя, если не расширенная версия семьи? Поэтому легко решить, что жизнь в клане легка и комфортна, особенно в атмосфере богатства.
Клановость упрощает жизнь, соглашается Абдулазиз. Это безопасная сеть, но эту сеть оборачивают вокруг шеи и душат.
— Ты постоянно на страже, боясь сказать или сделать что-то неправильно, потому что за тобой всегда наблюдают.
— Тайная полиция?
— Нет, — говорит Абдулазиз, тихо смеясь над моим невежеством, — ваша собственная семья.
Он продолжает: