Мазур кивнул. Ну да, конечно. ОВРА – тайная полиция Муссолини. Что интересно, это вовсе не аббревиатура, а произвольный набор букв, придуманный самим луче, сказавшим что-то вроде: «Непонятное людей всегда пугает. Пусть вдобавок ко всему еще и ломают голову, что такое ОВРА».

– А что мне оставалось делать? – пожала плечами тетя Фая. – Они меня вытащили из постели ночью, привезли к себе, светили в лицо лампой. Сказали: точно узнали, что мой отец был видным коммунистом, да и мать – членом партии. Так что есть все основания подозревать советскую разведчицу. Чем только ни грозили: изнасилованием, плетьми, тисками для пальцев… А мне было двадцать три года… Я и подписала обязательство. Вот только позвольте уточнить: освещала я не советских людей, которых там и не было, а исключительно итальянцев, и не только с метеостанции. А иногда и немцев: союзники союзниками, но они и за немцами потихоньку шпионили… как и немцы за ними.

Лаврик жестко усмехнулся:

– Красоточка вы были в двадцать три года… Подкладывали под тех, кто их особенно интересовал, а? (Тетя Фая промолчала, поджав губы.) Да подкладывали, гусаку ясно… Мне вот любопытно, как получилось, что вы не эвакуировались с итальянцами? Настолько были уверены, что все обойдется, или что-то другое?

На сей раз она не смогла сохранить невозмутимость. С изменившимся лицом едва ли не вскрикнула:

– Потому что этот мерзавец, майор Форлани, меня бросил! Не выписал пропуска в порт. Жирная скотина! Когда он со мной спал, намекал даже, что женится. А потом бросил, как паршивую собачонку… Они все меня бросили… А без пропуска на корабль было никак не попасть…

– Логично, – пожал плечами Лаврик. – Италия – страна большая, там наверняка куча своих шлюшек, из которых легко делать стукачек. И своих метеорологов навалом. Из Крыма выбрались, скорее всего, с советским паспортом на Фаину Домбазову? Каковой сохранили и шлепнули в него итальянский регистрационный штампик? Ну да, а как же еще… И наверняка хотите знать, как получилось, что вас проглядели? Ну ладно, это уже не секрет, именно что проглядели. Главный интерес был направлен на немецких пособников, в первую очередь на крымских татар. А итальянцы были чем-то сбоку припека, по их связям не работали так активно. К тому же случилось то, что с архивами иногда случается. Ключевое слово «метеостанция». Вот все документы Самыш-Буруна и ушли не в НКВД или СМЕРШ, а в одну из гражданских организаций, имеющих прямое отношение к метеорологии. Где оказались заброшены и пылились в темном углу очень долго. Только совсем недавно их раскопал даже не следователь, а военный историк, занимавшийся действиями итальянского флота на Черном море в Отечественную. Итальянцы, я слышал, отличаются редкостным раздолбайством, и в бюрократии в том числе. Все бумаги местное отделение ОВРА либо уничтожило, либо вывезло – скорее второе. Вот только ваше обязательство с ними сотрудничать по какому-то канцелярскому выверту осталось в личном деле, на метеостанции… Ну, а что такое ОВРА, историк, как вы понимаете, прекрасно знал.

И передал документы куда следует. А там уж стали восстанавливать ваш жизненный путь, – он вновь обращался только к Мазуру. – Безукоризненный получился жизненный путь. Наша тетя Фая рванула аж за Полярный круг, в Главсевморпуть. А квалифицированные метеорологи там нужны были всегда. Пятнышко, конечно, было: «пребывание на оккупированной территории». Но не всегда оно ломало жизнь. В конце концов, метеорология – не центр атомных исследований, хотя в те времена контора была режимная. И наша героиня до шестьдесят пятого года ударно грудилась на метеостанциях Севморпути от Мурманска до Певека. В пятьдесят первом вышла замуж, стала и вовсе Свешниковой. Удобный способ стряхнуть старую фамилию…

– Да разве только в том дело? – ухмыльнулась тетя Фая. – Я тогда была женщина молодая, от мужчин никогда не бегала…

– Приятное с полезным, ага, – кивнул Лаврик. – Идем дальше, Кирилл. В шестьдесят третьем муж умер – осколок пошел. Детей не было. В шестьдесят пятом наша героиня возвращается в Крым. Севера надоели?

– До ужаса…

– Причем… – сказал Лаврик. – Возвращается образцовый советский труженик, хоть картину с него пиши. Орден «Знак почета», медаль «За трудовое отличие», пара ведомственных знаков. Сбережения приличные – ну, двадцать лет высокой зарплаты с полярными надбавками, да еще кое-какие деньги в наследство от мужа… Не боялись, что кто-нибудь опознает?

– Не особенно, – пожала плечами тетя Фая. – В Крым после войны понаехало так много новых людей… Да и домик купила на противоположном берегу от Самыш-Буруна. И потом, в оккупацию я с советскими практически не общалась – у итальянцев был свой жилой район. Это те, кто связался с немцами, были на виду, их-то часто и опознавали… А главное, – она с неуместной, по мнению Мазура, в данной ситуации веселостью улыбнулась. – Ты же, Костенька, должен помнить ту знаменитую амнистию? Полицаев освобождали, всякий народ, за которым числилась куча грехов, какие с моей скромной работой и не сравнить. Я под нее автоматически подпадала. Пусть бы даже и опознали. Все, поезд ушел… И ничегошеньки вы мне не сделаете. Нет, конечно, интересно было поговорить о старых временах с понимающим человеком. Ну вот, поговорили…

– Поговорили, – кивнул Лаврик. – А теперь пришла пора и о новых временах поговорить. Живет себе в Крыму свежеиспеченная пенсионерка, уютно живет, спокойно, никто в ее отношении так и не питает никаких подозрений – я проверял. И внезапно срывается с места, перебирается за тридевять земель в места, где никогда прежде не бывала… Просто так? Ни с того ни с сего? Охота к перемене мест вдруг накатила?

– А что, это преступление – переехать из одного места в другое? Радикулит. Врачи рекомендовали сменить крымский климат на здешний.

– Брехня, – спокойно сказал Лаврик. – Проверяли. Никогда вы с радикулитом не обращались, и ни один врач не советовал климат переменить…

Не похоже было, чтобы это особенно ее смутило. Она пожала плечами:

– Ну, соврала. К мужику приехала. Который отсюда уезжать ни за что не хочет. Мне еще не семьдесят лет, личную жизнь хочется устроить…

– А имя-фамилию, конечно же, не скажете?

– Конечно, не скажу, – спокойно ответила тетя Фая. – На личную жизнь имею право. Не хватало еще, чтобы вы и его стали таскать.