«Я астрофизик и знаю о звездах меньше, чем большинство астрономов-любителей, – ответил он. – Могу назвать штук двадцать. Самый лучший астроном вспомнит, наверное, сотню. Старейшина знает тысячи звезд».
«Но это невероятно», – сказала я.
«Когда-то способность запоминать была очень важным навыком, таким же, как дар логически мыслить. Теперь она совсем не ценится: мы просто открываем Google, – сказал Норрис. – Билла я могу сравнить только с древними греками».
Традиционную территорию племени вардаман ограничивают реки: с севера – Дейли, Фицморис и Флора, с востока – Кэтрин, с запада – Виктория. Это тропическая саванна, поросшая эвкалиптами, кровавым деревом и акацией узколистной, с каменистыми уступами и ущельями. С мая по октябрь здесь солнечно и сухо, а затем приходит ноябрь, принося с собой муссонные ливни и температуру выше тридцати градусов по Цельсию. В Дарвине было тепло и сыро, и меня словно захлестнула липкая и вязкая волна, но когда я ехала по двухполюсному шоссе на юг, вглубь Северной территории, воздух постепенно терял влагу. Муссоны должны были начаться только через месяц, и было так сухо, что деревья сбрасывали листья, чтобы дожить до дождя.
Вода – это главная характерная черта Сновидений племени вардаман о Радужном змее. Они повествуют о том, как змей заставил море выйти из берегов и затопил землю. Но наконец веерохвостка, бурый сокол, сапсан и люди-молнии, могучие духи, договорились убить его. Они бросали копья с Барнанггайа, вершины горы Грегори, и отрубили голову Радужному змею. Глазные яблоки змея вывалились из орбит, упали на землю в нескольких километрах от головы, и возникли две ямы, Йимум, в которых собирается вода. Но даже после смерти змея дождь вызывал потоп, и тогда черноголовый питон и водяной питон взяли палки-копалки и прорыли русла рек, чтобы удерживать воду от разлива, а пока они работали, они придумывали имена местам и создавали Тропы песен.
Путь длиной три с лишним тысячи километров из Перта в Северную территорию, где я хотела встретиться с Харни – он владел выгоном для скота на земле предков, к западу от небольшого городка под названием Кэтрин, – я проделала почти наудачу. Я написала ему письмо, которое осталось без ответа, и обсудила свой приезд в кратком телефонном разговоре с одним из его родственников – на ломаном английском, понимать который было еще труднее из-за плохой связи. Я надеялась на гостеприимство Харни, хотя не была уверена, знает ли он о моем приезде. Тем временем я прочла все, что только возможно, о жизни и семье Харни, почерпнув большую часть сведений из его автобиографии, «Рожденный под чайным деревом» (Born under the Paperbark Tree). У племени вардаман многие рассказы о рождении начинаются с описания растений или особенностей местности; имена, которые дают младенцам, могут включать префикс, указывающий на пол ребенка, слово, обозначающее голову, и название ближайшего растения или дерева, что связывает появление ребенка на свет с местом, где произошло это событие. Харни родился под чайным деревом из рода
Австралийские власти проводили жесткую политику в отношении «полукровок»: их забирали из семей аборигенов и помещали в интернаты, где те ассимилировались, знакомясь с языком и культурой белых австралийцев. У Минни, бабушки Харни, а также у ее дочерей отняли детей; больше они своих малышей не видели. В 1940 г. полицейский забрал сестру Харни и отвез в приют, а самого Харни пожалели только потому, что он был еще мал. С этого момента Луди делала все возможное, чтобы сберечь сына, – прятала от полиции и даже мазала сливовым соком, смешанным с углем, чтобы скрыть его светлую кожу. Возможно, отчасти именно по этой причине Билл Харни никогда не писал о нем: это дало бы органам социального обеспечения необходимые доказательства для помещения мальчика в приют. В устной автобиографии, опубликованной в 1996 г., Харни рассказывал, что во время своих визитов отец поощрял мать «рассказывать сыну свою историю, знакомить его с культурой».
Всю жизнь, от детства в буше до работы скотоводом и пастухом на фермах, начиная с десятилетнего возраста, Харни искал границу между двумя идентичностями – аборигена и белого австралийца. Это было не так-то легко в Северной территории, которую австралийцы часто сравнивали с американским Диким Западом. Это место шокировало размахом насилия еще с тех пор, как в 1850-х гг. сюда прибыли первые поселенцы, искавшие для себя землю. Племя вардаман отчаянно сопротивлялось вторжению в их страну, а колонисты пытались покорить аборигенов, прибегая к тактике массовых расправ, отравлений и принудительного труда. Во время бойни в местечке Дабл-Рок-Хол женщин и детей аборигенов расстреливали и сбрасывали со скалы. Среди них была бабушка Луди Харни со стороны отца; ее вместе с ребенком и телами других аборигенов сожгли на костре. Каким-то образом ребенок, Йибадаба, выжил, и его усыновила приемная семья; это был дед Билла Харни со стороны матери, которого тоже звали Плуто.
Эту историю мне рассказала американский лингвист и антрополог Франческа Мерлан, которая много лет проводила исследования в Северной территории; сама она впервые услышала ее в 1989 г. от Элси Реймонд, родственницы Харни. «В их краю было много жестоких схваток с аборигенами, когда овцеводы захватывали земли, – объясняла мне Мерлан в ее кабинете в Принстоне, где была приглашенным профессором в Институте перспективных исследований. – Им надо было уничтожить аборигенов – если получится. Элси и ее поколение застали как раз самый пик. Их родителей массово убивали, но кое-кому выжить удалось». Мерлан впервые попала в Северную территорию в 1976 г., еще студенткой, получив грант для изучения языка вардаман. В 1960-х гг. аборигенов выгнали с овцеводческих ферм, и они по большей части жили в Кэтрине или в лагерях на окраине города. Владельцы ферм пытались не пускать аборигенов на свои земли, чтобы они не могли там заниматься охотой, собирательством, проводить обряды; к присутствию Мерлан они тоже относились враждебно. Ее главные информаторы находились в городе, и именно там она встретила Реймонд, прекрасную рассказчицу, знавшую историю, генеалогию и мифологию своей сокращающейся общины. Во время этих разговоров и походов в буш Мерлан убедилась, что почти все аборигены обладают энциклопедическими знаниями местности. «В пути мы никогда не сомневались, – рассказывала мне Мерлан. – В любой момент они точно знали, где находятся, даже если мы шли уже четыре дня. Заблудиться для них было невозможно». Никто не забыл, где случились массовые расправы; память была еще свежа. «Элси, ее отец и мать бесконечно рассказывали о расстрелах, – вспоминала Мерлан. – Спустя какое-то время начинаешь понимать, что это была сознательная стратегия. Белые пытались убить всех, кого удавалось найти».
По дороге из Дарвина в Кэтрин я начала понимать, что никогда не видела подобного ландшафта. Мне попадались пологие склоны и обнаженные скальные выступы, но по большей части меня обступал нескончаемый редкостойный эвкалиптовый лес. На протяжении трехсот километров мимо проносились высокие алые эвкалипты, белые эвкалипты, эвкалипты-призраки, клубовидные эвкалипты; были еще и другие, почти лишенные листьев. Между деревьями росла высокая желтая трава – везде, кроме выжженных огнем проплешин. Мне этот опаленный ландшафт казался почти мертвым, но аборигены смотрят на выжженные ландшафты с чувством удовлетворенной гордости. Пожары прекрасны: это свидетельство заботы о земле, знак того, что творения предков не забыты.
Историк Билл Геммедж подробно описывал рукотворные пожары в доколониальной Австралии, отмечая, что огонь был союзником аборигенов, которые были «настолько близки к земле, насколько это возможно для человека»[189]. Огонь, писал он в своей знаменитой книге «Величайший земельный надел» (The Biggest Estate on Earth), «позволяет людям выбрать, где выращивать растения. Они знают, какие растения жечь, когда, как часто и при какой температуре. Тут нужно не просто разжечь костер – их требуется много, и разводить их необходимо в разное время, с разной силой, на разный срок… Ни одно естественное явление не сможет поддерживать столь сложный баланс. Мы можем удивляться тому, как люди это делали в 1788 г., но у них все прекрасно получалось. Природа Австралии сделала огонь орудием, подвластным человеку»[190]. Когда в Австралию прибыли поселенцы из Европы, ландшафт, с которым они встретились, не был диким. Его черты – их красоту часто сравнивали с облагороженной сельской Англией – возникли как итог применения знаний о географии и экосистеме региона, зашифрованных в Законе и песнях Сновидений. Геммедж утверждает, что главное в Сновидении – сплав теологии и экологии: «Представления о времени и душе, требование оставить мир таким, каким он был найден, взятие на себя тотемных обязательств перед землей и морем – все это неразрывно связано с экологией. Да, справедливо считать, что аборигены воспринимают ландшафт сквозь призму религиозных чувств, но Сновидения равно так же пронизаны осознанным пониманием окружающего мира»[191].
Я приехала в Кэтрин уже в сумерках и переночевала в нескольких километрах от города в доме местного врача, который жил там с женой и двумя маленькими дочерьми. Их дом открытой планировки стоял на просторном участке буша, тянувшемся к реке Кэтрин. Ужинали мы почти в темноте. Рядом с моей спальней, прямо за углом, находилась ванная, тоже «открытой планировки». Меня предупредили: если куда пойдешь, свети фонариком под ноги – а то наступишь на оливковых питонов! Те заползали на бетонный пол, греясь в его накопленном за день тепле. Встала я на рассвете, по дороге из города притормозила у супермаркета – купить продукты: хлеб, авокадо, сыр, масло и чай, – а затем выехала на шоссе Виктория, уходящее на запад. Дедушка Харни, Плуто, помогал строить это шоссе, направляя бульдозер по Тропе сновидений, а Харни, тогда еще маленький мальчик, шел рядом и слушал дедушкины истории.
Миновав полторы сотни километров, а может, чуть больше, я увидела старую бочку из-под бензина и выцветшую доску с надписью «Меннген». Я повернула направо и остановила машину, чтобы открыть ворота для скота. Грунтовая дорога была мягкой и рыжей, а эвкалипты словно готовились сбросить последние листья. Я проехала еще километров тридцать – мимо редких стад скота, разбитых автомобилей и нескольких иссохших ослиных туш в траве. Несколько раз я открывала и закрывала все новые ворота, но наконец увидела за поворотом тенистую рощу и дома. Их окружали старая техника и загоны. Казалось, людей здесь нет, но потом появился голубой пикап. За рулем сидел сам Харни. Он получил мое письмо, радовался моему появлению и совершенно не удивился, увидев меня. В свои восемьдесят три он оказался ниже, чем я представляла, а волосы у него были белее, чем на фотографиях. Он носил коричневую штормовку, перехваченную плетеным поясом, старые ковбойские сапоги, серые брюки и клетчатую рубашку. Он сказал, что утром ездил в город – купить нам пива, виски и еды в дорогу. Харни собирался показать мне место Сновидений, одно из сотен произведений наскального искусства на территории Меннгена, а потом, на ночь, нам предстояло разбить лагерь у источника.
Я похватала пожитки, спальный мешок, сумку-холодильник и забралась на пассажирское сиденье его пикапа. Подлокотники были забиты старыми авторучками, расческами и пачками жевательного табака. Харни сел за руль, и мы медленно поехали сквозь лабиринт проселков, исчертивших Меннген. По пути Харни начал урок естествознания и рассказывал мне о местных растениях, животных и ландшафте. На своем упрощенном английском он с энтузиазмом описывал и объяснял все, мимо чего мы проезжали, – в сущности, выполнял роль переводчика между мной и природой. Я вспомнила слова археолога Изабель Макбрайд, которая писала, что «все время поражалась разнообразию ландшафтов… [которые мы] наблюдали. Это были непостижимые ландшафты разума, населенные существами из вездесущих Сновидений, чьи действия отражались в чертах сотворенного ими пейзажа»[192]. Я видела разве что деревья, траву и выбеленную палящим солнцем землю, а перед глазами Харни представал подробнейший ландшафт: история, еда, лекарства, убежища, орудия, легенды… Он называл все деревья («Это кулаба, вот акация, там эвкалипт, а вон там – кровавое дерево…») и рассказывал, как их могут использовать люди и животные. Он показывал мне термитники между деревьями, высотой под полтора метра, связывая их форму с людьми и предметами. «Как будто рядом стоит маленький ребенок! Посмотри вот на тот – какой интересный!» Женщины, объяснял он мне, используют термитов как лекарство после родов, чтобы у них было молоко. «Их кладут на огонь, нагревают и растирают, и получается что-то вроде порошка, – говорил он. – Потом берут особую траву, посыпают ею, а когда пойдет пар, подставляют под него грудь. Грудь надо хорошо пропарить!» Мы поговорили о его дедушке, Плуто, который помогал строить шоссе Виктория. «Дед шел и рассказывал нам истории о разных местах, когда мы росли. Сновидения мухи, поссума, хорька, голубя…»
Когда Харни немного подрос, он начал развозить почту по фермам на вьючной лошади. «Я ходил там, где проходила тропа аборигенов, – вспоминал он. – В Кэтрин от станции Виллеру. Хорошо было пройтись! По тридцать километров четыре дня! Только пешком, никакой машины – идешь, вспоминаешь, поешь. Мы никуда не спешили, утром просыпались в любое время». Я спросила: а за рулем можешь петь? «Когда едешь на машине, пропускаешь много земли, много историй», – ответил он. Именно знание историй своей земли позволило Харни претендовать на территории, по которым мы путешествуем. Мерлан рассказала: когда в 1980-х гг. она вернулась в Кэтрин для продолжения исследований и в 1994 г. опубликовала первую, и единственную, книгу о грамматике языка вардаман, на нем регулярно говорили лишь человек тридцать, причем все в возрасте за сорок. (Сегодня, по ее оценке, их осталась горстка.) В то время Харни жил в Кэтрин, работал механиком на ферме. У него было двое сыновей от первой жены, которая умерла от нераспознанной опухоли мозга, и он к тому времени уже женился второй раз на женщине по имени Дикси. В тот период австралийские суды начали признавать права аборигенов на землю – в соответствии с Законом о земельных правах аборигенов 1976 г. Как вспоминает Харни в своей автобиографии, он говорил Дикси: «Все предъявляют права на землю. Понимаешь, я хочу получить свою страну, за рекой Флора»[193].
Чтобы предъявить права на территорию предков, австралийские аборигены должны были показать, что именно они – потомки тех, кто жил на этой земле, был с ней духовно связан, заботился о ней и по традиционному праву с нее кормился. Для выполнения этих условий в суде часто привлекали антропологов, и те по доброй воле собирали мифы Сновидений и историю страны, составляли карты, проводили топографическую съемку… Австралийские антропологи Бетти Миэн и Этол Чейз, которые работали над заявками на землю для целого региона Аппер Дейли, связались с Харни. Связан ли он с местностью за рекой Флора? Вот как он вспоминает об этом разговоре в книге «Рожденный под чайным деревом»:
«Да, мое Сновидение там».
«Вы знаете историю этой земли?» – спросили его.
«Да, я знаю всю историю».
«Тогда этого достаточно для предъявления прав на землю. Хотите?»