Антон начинал понимать, что во всех хитросплетениях и поворотах бытия жизни судьба каждого человека и его поступки целиком зависят от слагаемых его деятельности или бездействия. К месту вспомнилась кем-то рассказанная быль:

Во времена татаро-монгольского ига хан послал сборщиков дани на Русь. Вернулись те с награбленным добром, но хану показалось дани мало.

- Почему мало собрали? – грозно спросил он.

- Всё забрали, великий хан, у них ничего нет. Они сидят и молчат!

- Ага, раз молчат, значит, у них есть, что скрывать! Идите, ищите и отымите всё!

Опять возвращаются сборщики с награбленным добром.

- Ну, как, – спросил хан, - что делают русичи?

- Разорили мы народ окончательно, великий хан. У них ничего нет, но они поют песни!

- Вот теперь я верю, что у них действительно ничего нет кроме песен. Пошлите туда отряды надсмотрщиков, пусть убивают запевал. Народ нам не страшен, пока поёт порознь. Горе нам если, имея запевал, они соберутся вместе и во весь голос запоют объединяющую их песню, освобождающую от цепей рабства и делающую их людьми свободными.

Дань с курсантов пока никто не изымал, а вот наличие вещевого имущества на ежемесячных осмотрах старшины проверяли у каждого из них.

Тёплое хлопчатобумажное бельё - рубашки и кальсоны никто из курсантов не носил и оно, мертвым грузом инвентарных единиц мирно покоилось в рундуках. В обиходе курсантских будней некоторые из них начали замечать пропажу до сих пор никому не нужного белья. В шутке умыкания кальсон никто не сознавался, бельё продолжало исчезать. Баловство затягивалось и грозило вылиться в неприятность, ибо только в отдельных рундуках можно было обнаружить его наличие. Несмотря на идентичность формы одежды, характеры и реакция на события реальной действительности со стороны курсантов были строго индивидуальными не выходящими из рамок поведения нормальных людей. Правда, за Словцовым Геной наметилась некоторая отчуждённость и появившаяся странность – его жутковатый смех в тишине паузы, когда все отсмеялись по юморному поводу, вначале удивляла, но особо не настораживала.

Трое посвящённых – Антон, Щепкин и Жора для выявления «злоумышленника» решили устроить засаду, спрятавшись среди рядов висящих шинелей в баталерке в момент, когда их товарищи разойдутся по, закреплённым за ними, объектам приборок.

Появившийся Гена, приборщик злополучной баталерки, вместо наведения чистоты и порядка, начал шарить по рундукам и вытаскивать уцелевшие кальсоны. Не веря глазам своим, «засада» увидела, как Словцов, поднатужившись, снял с полки свой здоровенный чемодан, уложил туда бельё и довольный уселся на нём передохнуть. Курсанты вышли из «засады», открыли вместительный «сундук» подозреваемого воришки, из которого вывалилось спрессованное пропавшее бельё. На их молчаливый вопрос, Геннадий спокойно ответил, что зима будет холодной, и бельё по просьбе ему выслала мама.

Озадаченные неадекватностью поведения своего товарища, они вызвали врача, который постучал и помахал молоточком по его колонкам и перед глазами, многозначительно хмыкнул и сказал: - Ребята, это клиент уже наш, к вам он больше не вернётся.

Словцова увезли в психлечебницу, несколько раз курсанты его навещали, надеясь на скорое излечение. Но возросшая нагрузка настолько надавила на его психику, что вызвала не проходящий душевный рецидив.

- Главбух отделения госбанка, где работал мой отец, - начал рассказ Слава Овёс, - при подготовке квартального отчёта обнаружил не состыковку с разностью в тысячу рублей. Вместо ста тысяч счёт зациклился на девяносто девяти. Он остался работать в неурочный час и к утру, свихнувшись, всё время шептал: - Девяносто девять, девяносто девять….

Уже в психушке чокнутый главбух пробыл около года и всё время, как заклинание, скороговоркой повторял: «девяносто девять, девяносто девять». Собратьям по беде он надоел так, что один из них не выдержал и на обеде со словами: «сто» огрел его по башке деревянной ложкой. В нужный момент, полученный стресс, сделал своё дело. Главбух осмысленно обвёл глазами своё окружение и спросил: - Где я и как сюда попал?

Врачи нашли его вполне нормальным человеком, и он до сих пор жив и здравствует, - закончил рассказ Слава.

В нашем случае чуда не произошло. Словцова комиссовали, и он исчез из училища навсегда.

С той поры много людей и их судеб оставили свой след в жизни Антона. Курсанты – дети военного периода испытали полную чашу беды и горя, которые, притаившись, иногда наносили свой роковой удар даже среди видимого благополучия. Беда и зло могли замаскироваться и годами выжидать, выслеживая свою жертву. Добро же щедрее и не терпит промедления.