Рейдеры поворчали, но покорно потрусили к выходу. Но только трое военных. А модники остались стоять.
Ваше Великолепие, значит. Я развернулся на голос и загудел помятой заслонкой от дикого гогота. К счастью, изо рта вырывался неясный гул, а не смех, а то бы моя судьба могла сложиться иначе. Надо мной нависло действительно нечто великолепное, если так можно выразиться о пугале разодетом похлеще тех двоих клоунов. Помимо гнутых очков из арматуры в форме звезд, пышной шевелюры из опаленной стружки и человеческого рта с алыми губами, растянутыми до самых ушей-локаторов, это чудо носило длинный плащ из фольги, высокие сапоги из гофрированного шланга и такие же перчатки до локтей. Разукрашен этот невероятный наряд был в желтый цвет с черными крапинками — этакая леопардовая накидка.
— Поднимись, — скомандовал стиляга. — И склони голову перед повелителем пустошей.
Делать нечего. От меня не убудет, а этому отпрыску швейной машинки и пылесоса надо потешить самолюбие. Я слегка поклонился, продолжая шарить глазами по сторонам.
— Я Одинкей Великолепный, а как звать тебя? — странный киборг приблизился, поднял очки-звездочки и стал пристально сканировать каждый сантиметр моего израненного тела.
Я представился и слегка подался назад от такого внимания. А может запах меня оттолкнул. Потому что пахло от Одинкея далеко не великолепием, и не ароматным маслом или канифолью, а разило ацетоном, как будто он налакался до самого горла этого яда. Наконец, главарь-модник водрузил на нос очки и причмокнул:
— Да, прекрасный экземпляр. Приглядитесь, он совсем новый. В узлах еще заводская смазка, — он сощурился и взглянул на меня, слегка развернувшись. — Я так и вижу это падение нравов современного общества потребителей. Девиз молодых: не успел сойти с конвейера — и сразу в канаву, — Одинкей театрально заломил руки и откинул голову. — Ах, жизнь, чем ты короче, тем ярче!..
Изо всех дыр зааплодировали. Раздалось: «Браво, мастер!..» Два знакомых клоуна буквально облизывали Великолепного, кружась вокруг, охая, ахая и чуть ли не пуская слезы счастья.
А я оглядел свое тело. Да, действительно, тут было над чем горевать. Я два дня как родился, а вид уже такой, будто всю ночь в баре бодался с бульдозером.
Но представление на этом не кончилось.
— Пройдись взад-вперед, — приказал Одинкей.
Я проковылял несколько шагов.
— Нет, ты на свалке ходил не так.
Я догадался, что он хочет, чтобы я показал свой фирменный бег кверху тормашками. Но прежде чем встать на руки я чертыхнулся про себя. Аодва был прав: не стоило мне носиться как угорелому. Глядишь, и не заметили бы нас. Да ведь этот франт послал рейдеров за Аодвой, не иначе.
Я встал на руки и пробежал вокруг Одинкея. Теперь тот сам забил в ладоши. При этом из гофрированных перчаток вырывался хлюпающий звук. На остальных это подействовало как сигнал к всеобщему ликованию. Еще бы. Сам Великолепный снизошел до аплодисментов.
— Так и ходи впредь, — дал установку он. — Если увижу, что перевернулся — пожалеешь.
При этих словах по рядам рейдеров прошел тревожный вздох. А я снова мысленно выругался. Вот же влип я с этим костылем. Теперь понятно, почему вокруг одни уродцы. И снова Аодва был прав. Побегал кверху задом — теперь считай, что заклинило.
Вот спасибо. Только не смешно мне ни разу. Это поначалу было весело вот так бегать, а теперь уже масло давит на виски и в глазах темнеет.
— Природная красота! — воскликнул Одинкей. — Достойный экземпляр моего цирка. Включите его в следующую отправку. Я возьму за него не меньше пятисот кредитов.