От мысли о Чернце страх, сжимавший сердце, отчего-то не усилил, а ослабил хватку. Вспомнилось лицо Чернца, трепещущие крылья носа и радостный огонь в глазах: «Почти нашел я управу на радугу». Следом за серыми глазами властителя Черны всплыло в памяти материнское лицо. Искаженное страданием, залитое кровавыми слезами.
«Если бы тогда, шесть лет назад, нашел ты управу на топь, княже! – подумала Агнешка горько. – В ножки тебе упала бы. Душу земную продала за твое снадобье! Лишь бы не приломала топь-матушку».
Сама Агнешка топи боялась куда меньше, чем злых лесных братьев за стеной. Что ей, от рождения магией не наделенной, может сделать радужное око? А вот обманутые друзья, что дали кров, работу, позволили хоть недолго побыть в безопасности, могут, и по праву. Переломленные ребра долгонько крестоцветом лечить, на помощь мага у Агнешки отродясь грошей не водилось. Да разве станет маг помогать какой-то деревенской мертвячке? Вот если бы и вправду была Агнешка гордой словницей Ханной, пошла бы в услужение к Чернцу. Хоть, говорят, и знается он с демонами небовыми, и душегуб, и кровопивец, а дело задумал такое великое, что помочь ему незазорно. Может, чью-то мать спасет снадобье Владислава Радомировича.
А раньше свою бы жизнь спасти…
Глава 8
О своей шкуре подумать впору. Волки за стеной грызутся от жадности да от страха. И всего-то промеж ними и бедной заблудшей душой – на три пальца дерева.
Иларий запустил руку в темные волосы, взъерошил. Перепутались черные, как смоль, локоны, и мысли перепутались, смешались. Не знал он, что делать, как быть.
Думал, если запереть Якуба, получится спасти его от беды. Радовался, что не сунулся наследник во двор, когда дуру Каську приломала топь. Удумала, поганица, на самого Чернца с каким-то бабьим снадобьем кинуться. Как жив был муж – так был и нелюб, и гадок, и неласков, и жаден, а как помер – так мстить за него побежала. И самого Илария едва под Влада Чернского не подвела.
Думал, легко ушел, хорошо. Топь глядела в глаза, а не приломала, Чернский Влад стоял рядом, а не признал своего гербового мага.
Уже решил Иларий, что все к добру складывается. Остается привести Якуба на Бяломястовский святой камень, пролить каплю крови – и не будет у мануса Илария бед, как у кошки на печи. Станет князем Якуб, будет манусу при нем вольготное житье. Все как по-масляному шло: у большого белого камня на поляне за городом собрались окрестные князья, княжичи или послы. Все так торопились место получше себе выгадать, чтобы видно было, как скоро отзовется камень предков на кровь Якуба Казимировича, что про то, как на самом княжеском дворе топь око распахнула, и не знал никто. Чернец и его великан смолчали. Даже виду не подали, что только что в смертельный бой вступили с радугой. Вступили и каким-то небовым колдовством победили. Но о том после подумать время будет…
Прошел Чернец и опустился на траву у камня. Словно не на священный обряд пришел, а на луг – глядеть, как девки на солнцеворот в салки бегают. Перед Владиславом расступились. Глаза от него отвели. Стали оглядываться, наследника смотрели.
– Кубусь где, Иларий? – вынырнул из толпы Тадеуш. Иларий даже удивился тому, как переменился дальнегатчинец. Не юнец уже, а зрелый муж. Со своей бедой, со своей болью.
– Скоро будет, – пообещал он, думая, как улизнуть, пока другие не привязались с расспросами.
– Боится? – не отставал Тадек.
– Якуб? Чего?
– Того, что, топью приломанного, земля его не признает, – шепнул Тадеуш. – Иларий, отведи меня к нему.
– Вот еще, – фыркнул манус.
– Зря ты его от всех прячешь, Иларий. Будто не понимаете вы оба, что соседи на стороне Кубуся. Общими силами навалимся и уроним че…
Тадеуш огляделся опасливо. Поймал внимательный взгляд Чернского князя, потянул Илария с собой прочь от святого камня и благородных зевак.
– Скопом повалим Чернца. Эльжбета будет свободна. Перейдут и Черна, и Бялое к ее сыну. Всем счастье, Иларий. Князья только и ждут, чтобы Якуб их повел. Без него это что? Захват. Война. А с ним, сыном убиенного князя Казимежа, это дело святое.