Агнешка готова была заплакать от досады и страха, но сидевшая в ней словница Ханна подняла голову и гневно глянула на возчика.

– Убери руки, бывший манус. Не жена я тебе, чтоб терпеть.

При этих словах тот и правда ослабил от удивления хватку, и надменная гордячка продолжила:

– Не подставила я Ивайло. Сам он себя под удар подвел. Разбойничать ему нравилось, верно? Не станешь отрицать. Нравилось людей грабить, глотки резать, железками махать. Думал железом силу истиннорожденных взять. А не вышло. Налетел на самого Чернца. И в том моей вины нет. Моя вина только в том, что, не опои я тебя, лежал бы ты в лесу вместе с ним мертвый.

– Как? – едва выговорил Славко.

– А вот так, – язвительно объявила ему Ханна, проведя пальцем, словно ножом, у горла.

– Как ты узнала про мануса? Про жену?

Лицо у бородача было такое несчастное, что Ханна скользнула внутрь, и на смену ей пришла Агнешка.

– О том, что с тобой приключилось, о ранах твоих, и телесных, и душевных, мне рассказал Владислав Чернский, – проговорила она тихо и ласково.

– Что? – хрипло спросил Славко, снова стискивая плечо беглянки. Она охнула, дернулась.

– Прощенья просил у тебя Чернец, что слишком поздно понял, как опасна топь. Сказал, что деньги тебе шлет, спрашивал, не мало ли. А лесные знают, что ты деньги от Чернца получаешь?

– Ни монеты я от него не видал! – гневно зашипел возчик, но видно было, задумался, не наживается ли на нем бывшая супружница. Агнешка читала по его лицу, словно в книге.

– А может, спросишь у жены, кому это Владислав Чернский деньги платит? Может, он людей к стене и прибивает, а вот во лжи его ни разу никто не обвинил.

– Может быть, он и не лжет, да только нет мне радости от его раскаяний. А ты, лгунья, за свои дела заплатишь…

Мужчина потащил упирающуюся девушку обратно к лагерю. Агнешка почувствовала, как тают силы в дрожащих ногах.

– А еще он сказал, – вскрикнула она отчаянно, – что лекарство от топи выдумал. Искалечила тебя топь, но не взяла, а мою мать убила, да не быстро. В живой узел связала, превратила в чудовище. Не знала я, когда тебя травами поила, что Владислав Радомирович нашел управу на радугу, но теперь знаю и Землицу за то благодарю. И все сделаю, чтоб проклятую Цветноглазую извести. Не успела я сказать князю, что задумала что-то дурное та «кума», о которой говорил Щур, и у него уж не спросишь. Но не хочу, чтобы гадина эта добилась своего раньше, чем излечит Чернец Землю от проклятой радуги. И не побоюсь к нему сама на двор прийти, хоть и зовут меня вечоркинской ведьмой. Так и знай, все ему скажу, так что держи крепче, веди, жги, кольями тыкай…

Возчик разжал пальцы так внезапно, что Агнешка едва не упала. Ничего не ответил. Сунул в руки мешок – словно толкнул, беги, мол.

Агнешке хотелось хоть что-то сказать ему напоследок, такое жуткое и больное было у него лицо. Хотелось как-то подбодрить, утешить. Но слова не шли на язык. За деревьями уже слышались шум и гневные голоса.

Агнешка развернулась и, выставив перед собой мешок, чтобы хоть как-то защититься от хлещущих веток, рванула через бурелом прочь, сама не зная куда, но уверенная, что так или иначе отыщет дорогу в Черну. Княгиня на сносях, ей, верно, пригодится хорошая лекарка.

Остановить кровь любая книжница может, а вот правильно кровь пустить – тут не сила, а умение нужно. За кровопускание Земля отповедью стукнет, и не объяснишь ей, что лечение это, что на благо. Причинил боль – получи половину. Тут-то и отступают колдуны и дают место травницам и ведуньям. Потому как кровь и сила слишком тесно связаны, чтобы лезть в эту путаницу палашом колдовства. Это в деревнях все в рот ворожее смотрят, а благородная барыня побоится рожать без толковой мертворожденной лекарки, потому как она, не зная, что такое сила, острее чувствует, что такое кровь.