«Уж больно ты для мышки-то мордаста, – заключил Проха. – Вот от кого можно бы урвать». Вспомнился паскудник Юрек, что клеветал на Илария. Если б рвал девок Иларий, так не разожрали бы такие хари.

Девка с бельем снова дернула ногой, отбросив в сторону песий хвост. А потом и вовсе наступила на него. И уж тут он не смог удержаться – развернулся да со всей мочи тяпнул девку повыше щиколотки.

Белье, как было ворохом, полетело на пол. Девки заголосили в три глотки – одна от боли, две с перепугу. Проха запутался в рушниках, метнулся прочь по коридору. Кто-то кричал, его пытались остановить или хоть пнуть вдогонку, но повезло не всем. Пару раз Прошка получил под зад, но слегка, не до обидного.

Он бросился прочь по коридорам, припоминая расположение комнат. Сунулся в первую приоткрытую дверь. За ней было непривычно тихо. Прошка заметался по углам, ища укрытия, но остановился и заколотил хвостом по полу.

– Проша, – тихо проговорил княжич, протягивая к его большой голове бледную руку. – Все ждал гонца, а не думал, что тебя батюшка пришлет. Думал, гневается он на меня.

Проходимец сунулся под руку Якубу. Княжич казался тяжко больным, в лице не было ни кровинки. Бледные губы едва шевелились, только глаза лихорадочно сверкали из-под белого платка.

– Значит, верное дело я задумал, а, Проша?

Княжич снял со стены тяжелое зеркало в резной раме. В глубине заморского чуда Проха увидел еще одну собаку – грязного крупного пса, вывалившего от любопытства язык на сторону. Почти как он сам. Княжич тем временем приладил ко крюку, на котором висело зеркало, веревочную петлю, накинул ее себе на шею.

– Передай батюшке, что не могу я с этим жить, Проша. Как, если всякий раз вижу, что руки в крови?

Казалось, хочет княжич отдохнуть, оттого на пол и сел, но до пола отчего-то не достал – повис у стены в ладони от пола. Смирно повис, как зимняя одежа в чулане до заморозков. Только руки пару раз вздрогнули. Бледное лицо его сделалось страшно. Синее, оно словно налилось сливовым, язык вывалился изо рта большим сизым слизнем.

Проха заскулил, прыгая возле молодого хозяина. Собака в зеркале отчего-то не стала суетиться. Глядя на Проху радужными глазами, она несколько раз коротко рыкнула: иди, мол. Моя добыча. Но ошалевший от страха Проха вместо того, чтобы выбежать прочь, начал рвать зубами веревку. Та наконец соскочила с крючка, и тело наследника Бялого мешком повалилось на пол.

«Люди! Лю-у-у-у-у-ди!» – заголосил Проха, заблажил, выскочив за дверь. Но в коридорах словно ветром проклятым всех выдуло. Видно, все хотели поглядеть на то, как наследника земля примет. Только смотреть, может статься, уж и не на кого.

Прошка рванул наугад и, не успев затормозить на повороте, крепко впечатался боком в стену, а потом и в другую. «Лю-у-у-у-ди!»

– Ну что ты скулишь, рыскун. – Владислав прижал к ноге ударившегося с разбегу о его бедро пса. – Что стряслось?

Проха глянул на гордого человека глазами бешеной лисицы. Ну как ему объяснишь, что там Якуб Бяломястовский погибает? Может, и погиб уже, душа к Землице отлетела.

Влад Чернский положил руки на голову пса.

– А ну-ка гляди мне в глаза, друг, – сказал он мягко. Глаза у князя были серые, как небо грозовое, глубокие. И в их серой глубине словно бы ветер носил облака. Проха почувствовал, как тяжелеют лапы, а из головы в голову человека в коричневом плаще словно бы тянется хрупкая ниточка.

– Будь ты проклят, Владислав Чернский! За мужа моего, палочника Юрека, за руки Илария, за князя Казимежа! – резкий женский голос разметал тишину.

Владислав успел разорвать связь с псом и заслониться рукавом и плащом от заговоренной воды. Руки у Катаржины дрожали, часть колдовского зелья пролилась на стену и на пол. Пара капель попала и на Прошку, и тот заскулил, бросаясь зализывать язвы, выжженные ими на коже. В воздухе запахло паленой шерстью.

Князь скоро скинул плащ, который мгновенно истлел под его ногами. Но самого Чернца заговоренка не взяла. Струйки стекали по его выбритой голове, по высоким злым скулам.