Тень усмешки коснулась губ Льва – отражение той, что была так свойственна самому Альтаиру. «Яблоко от яблони…» При мысли о том, что этот человек был его отцом, хотя выглядел едва ли на день старше, чем он сам, становилось не по себе. С другой стороны, самому Альтаиру было уже девяносто – ровно столько, сколько Аравия жила без волшебства. Он был почти в четыре раза старше Насира, но без лишней скромности мог сказать, что выглядел на год младше, чем этот ворчун.

– Как бы тебе сказать? – проговорил Лев. – Анадиль умрёт через три дня.

Возможно, он мог блефовать не хуже, чем Альтаир.

– И тогда, как только твои друзья доберутся до берегов, мы заберём у них Джаварат и оставшиеся сердца. – Лев вскинул голову. – Видишь, мои планы простираются далеко, Альтаир, и многое я могу предусмотреть. Возможно, тебе это знакомо.

Умение Альтаира строить планы и предусматривать всё никогда не служило его личной выгоде или непостижимой жадности. Собрать команду, вернуть волшебство. Простой план, разработанный им вместе с Беньямином, с каждым днём становился всё более запутанным.

Альтаир отказывался верить, что его мать умирает. Отказывался верить, что zumra слишком малочисленна – не теперь, когда позаботился о том, чтобы в Крепости Султана их ждали союзники, владеющие dum sihr, которые смогут защитить их. И более того: у Насира была своя магия, а в распоряжении Зафиры была сила Джаварата, связанного с ней кровью.

Этого должно быть достаточно. Впервые за очень долгое время Альтаиру пришлось напомнить себе, что он должен дышать.

– Почему? – спросил он.

Вот чего он никак не мог понять – в чём была причина этой алчбы Льва. Он отказывался верить, что человек, родной с ним по крови, мог просто жаждать власти. Вряд ли можно придумать причину скучнее.

Взгляд отца застыл – сияющий янтарь в хрустале, – но Альтаир не сумел прочитать этот взгляд.

– Месть, – ответил Лев, но его голос выдавал не больше чем просто привычку – ни жажды, ни ярости. – И, конечно же, есть нечто большее. Должен воцариться порядок. Волшебство должно остаться в достойных руках. Неужели ты полагаешь, что обычные люди понимают всю мощь того, что Сёстры готовы были дарить свободно?

Равенство – вот что Сёстры Забвения даровали Аравии, несмотря на все их ошибки.

– Ах, как же изобретательны становятся люди в выражениях, когда дело доходит до их пороков, – скучающе протянул Альтаир, ничуть не удивившись. «Порядок» в данном случае был лишь иным определением для «жадности». – Но раз уж ты так жаждешь магии, ты, со своей бесконечной жаждой познания, уж точно должен знать старую поговорку: магия – для всех или ни для кого. Нет никаких «между».

Если, конечно, ты не был силахом, как Серебряная Ведьма. Или полукровкой, как Альтаир и Насир. Но ещё одно откровение ждало его на Шарре. Всю свою жизнь он думал, что он – чистокровный сафи, а Насир – сафи-полукровка, хоть у мальчишки и были округлые уши.

Что ж, наверное, он должен быть благодарен, что не слишком походил на отца – на человека, у которого даже сердца не было. Лев приоткрыл дверь, ведущую на верхнюю палубу. Странно, что он навещал Альтаира так часто, кажется, даже без особых причин. Его тёмный тауб[5] чуть отливал фиолетовым в угасающих лучах заката. Альтаир понял вдруг, что не очень хочет, чтобы Лев уходил.

Тишина оглушала, а призраки были слишком реальными.

Слова сорвались с губ сами:

– Ты скорбишь по нему?

Чувства живых мало беспокоили мёртвых, но чем больше времени Альтаир проводил в одиночестве, тем чаще думал о брате своего сердца.

– Я знаю всё о высших сафи из окружения Беньямина, – продолжал Альтаир, хоть слова эти и бередили его древнее сердце. – Он принял тебя в свой круг против их воли, а ты зарезал его проклятым металлом. Ты прекрасно знаешь, сколько мучений он испытывал в последние мгновения своей жизни.