— К маме заедешь? — машинально спросил Кевин.

— Я собирался в Фарсту, когда тут все закончится. Хочешь со мной?

— Сегодня не успею, — соврал Кевин.

Надо бы заехать к маме, но уж точно не с братом. Может, завтра, с Верой, или послезавтра, если рабочее расписание позволит.

Им пришлось прервать разговор: дверь часовни открылась. Служитель узнал Кевина и улыбнулся, потом поздоровался с собравшимися.

У входа стояла ваза с красными розами, их следовало класть на гроб; Кевин взял одну и стал на ходу перекатывать стебель в пальцах.

Изнутри часовня была белой, за исключением изящных синих деталей на потолке. Где-то наверху сидел органист; снизу его было не видно, и Кевин подумал — это чтобы у скорбящих создалось впечатление, что на них льется небесная музыка.

Кевин узнал музыку, лишь сев на свое место. Он сам ее выбрал, и все же мелодия застала его врасплох. “Утанмира” Яна Юхансона. Он выбрал эту песню ради мамы, но мама даже не смогла приехать.

Тут же подступили слезы. Печальные звуки органа перенесли Кевина на пятнадцать лет назад, в то лето на севере, в Онгерманланде, во времена, когда родители еще были счастливы. Они снимали домик, и мама ставила эту пластинку, а поодаль блестела Онгерманэльвен, папина река.

Их трое, здесь только они, тишина, луговые цветы и высокие небеса.

— Ну-ну… — Брат похлопал его по колену, как ребенка, и протянул бумажную салфетку. Жест ласки и участия, но у брата он вышел каким-то унизительным.

Бедняжка Кевин Костнер расплакался.

Когда орган отзвучал, служитель встал перед алтарем, располагавшимся, по христианской традиции, на востоке и символизировавшим восход солнца, воскрешение. Он заговорил, и стало неважно, что на нем серый будничный костюм. Он все равно выглядел как священник.

Служитель сказал несколько слов об отце, а потом повернулся к Кевину.

— Никогда не становись полицейским… Так говорил ваш отец, после тридцати лет службы в полиции, а вы, Кевин, рассказывали, что в глубине души он все-таки до конца оставался именно им. Полицейским…

Кевин склонил голову и перестал слушать. Он знал речь заранее — сам же и одобрил ее окончательную версию не далее как сегодня утром, по электронной почте.

В глазах защипало, и Кевин опустил глаза на мозаичный пол цвета слоновой кости. Снова и снова повторялся рисунок — квадратные камешки перемежаются извивающимися змеями.

Потом Кевин посмотрел на руки, мокрые от слез. Служитель вдруг замолчал.

По полу простучали чьи-то шаги, и Кевин поднял голову.

Прибыли еще двое желающих проститься.