Несчастный судорожно было схватился за меня, но я успел увернуться и схватить его за волосы, а там с берега нас потащили… Один был спасен!.. Отдышавшись немного, я снова поплыл и помог еще двум, но на третьем осколок доски сильно повредил мне ногу выше колена, да я наконец уже выбился из сил. Но начало было сделано, моему примеру последовали другие, и дело спасения наладилось.

Корвет, однако, покинули не все. По морским традициям, свято сохранявшимся в морской среде, считалось бы величайшим позором покинуть совершенно корабль. На борту «Месемврии» остался защищать священный Андреевский флаг старший лейтенант Зорин, заменявший больного капитана, кажется, Бутакова, и с ним семь добровольно оставшихся матросов, состарившихся на корвете и считавших его второй своей родиной. В случае крайности, если им не удастся спастись, они решили взорваться…

Мне память в этом случае досадно изменила, и я положительно не помню, какой участи подверглись эти герои, достойные быть занесенными золотыми буквами на страницах истории…

Но наши испытания этим не кончились. Лучше сказать – они только еще начались… Горцы, умело оценив наше трудное положение и полную изолированность от остального отряда, хотели воспользоваться удобным случаем, чтобы уничтожить нас… Они стеклись в громадном числе и переходили от времени до времени в рукопашную. Пришлось верхнее прикрытие усилить еще одной ротой… Чтобы не быть окончательно смятым, майор Антонов, скрепя сердце, решил предоставить судьбе защиту останков «Месемврии» и начать отступление к крепости. В укромном месте солдаты вырыли могилу, в которую уложили восемнадцать трупов убитых и утонувших, верх сравняли под общий уровень, прикрыли пластами дерна, засадили даже кустиками, чтобы сделать место погребения незаметным, наделали для раненых носилок и двинулись обратно. Но положение наше становилось прямо-таки отчаянным: слева – прибой волн, которые, казалось, разошлись еще более прежнего, справа– почти отвесная осыпь, усеянная горцами, и мы принуждены вытянуться узкой лентой почти на версту. К довершению бед, замки наших ружей замокли от брызг, и мы стрелять не могли. По счастью, и у горцев случилось тоже, стрелы же их были не так опасны, поэтому они норовили все больше схватываться в рукопашную, что значительно уравнивало наши шансы.

Истинно говорит пословица: «война родит героев». Так было с нашим поручиком Вознесенским. Крайне некрасивый, смешной, даже с виду, он в обычное время совершенно не внушал к себе доверия, по умный майор Антонов знал, кому поручить дело. Он приказал поручику Вознесенскому прикрыть отряд от этого параллельного преследования, и вот Вознесенский разом вырос как-то, похорошел даже; решительным, громким голосом он начал отдавать команды, и разом все почувствовали над собою умелую руку. В одном опасном месте, где затаились горцы, думая нам устроить бойню, этот молодец с несколькими десятками таких же удальцов выдвинулся вперед, бросился на неприятеля, мигом переколол большую часть, а прочую обратил в бегство и, пропустив отряд, стал сам отходить под натиском наседавшего неприятеля… Но мы продолжали нести потери. Убитых было более пятидесяти, а раненых втрое более… Почти весь отряд превратился в носильщиков. Не доходя с версту до «Варны», к нам вышел отряд Резануйлова, давший нам возможность вздохнуть свободнее.

От души мне было жаль напрасной гибели необыкновенного красавца и прекрасной души молодого человека графа Вацлава Ржевуского. При отступлении он был ранен в колено, и его несли на носилках, сделанных из ружей и шинелей. Я шел рядом с ним, и он, несмотря на страшную боль, а может быть, желая заглушить ее, громко распевал французские песенки, а потом стал мне рассказывать про одно из своих многочисленных любовных приключений, от которых он собственно и бежал на Кавказ… Оставалось еще каких-нибудь сажень сто до совершенно безопасной полосы, как вдруг, вероятно, девятая волна набежала и смыла нас нескольких человек и графа в том числе… Нам всем удалось одолеть отливное течение, а Ржевуского с его разбитым коленом унесло в море. Два матроса бросились за ним и им удалось его вытащить, но уже мертвого… А он будто предчувствовал свой конец, говоря, что боится в жизни только двух вещей: ревнивой женщины и бушующего моря…

Да, тяжелые, незабываемые минуты пришлось нам пережить в этот день 31-го мая!.. В лагере нас встретили, как воскресших. И, правда, нужно почесть за чудо, как мы не погибли все до единого.

Кому горе, кому радость: за это дело я был награжден именным, т. е. по особому представлению, солдатским Георгиевским крестом (№ 72226), – моя первая боевая награда, которою я имел право до некоторой степени гордиться… Кроме того, наряду с другими я получил еще «рубль ассигнациями, чарку вина и фунт рыбы…»

За перенесенные труды отряд майора Антонова был освобожден генералом Симборским на несколько дней от всяких нарядов.

Весь июнь прошел у нас в крепостных работах, причем неприятель бездействовал и даже пытался завести с нами торговые сношения. Внизу между водопойным местом, защищенным блокгаузом, и спуском из крепости была обширная площадь, на которую в известные дни собирались горцы со своими сельскими продуктами и изделиями и горские евреи с мелким товаром.

На этих базарах, называвшихся также майданами, можно было купить превосходные фрукты, культивировавшиеся горцами по лесам на дичках, мед в сотах, местного изделия тканые ковры, копченый сыр, кукурузную муку, разную живность – барашков, молодых бычков, кур, уток, иногда убитого оленя, козла, медведя, а раз убыхи приволокли на лямках кабана. Они, вероятно, думали посмеяться над нами, на самом же деле выгодно его продали. У горских евреев можно было купить хорошего турецкого табаку, ситцу русского и английского изделия, превосходный ром, коньяк и даже некоторые испанские и французские вина. Этот последний товар и табак шли очень ходко.

Но нельзя сказать, чтобы цены стояли очень низкие. Наименьшая ходячая монета была абаз, двадцать копеек, все равно какого бы чекана она ни была, грузинского, русского, турецкого, лишь бы подходящего размера и с рельефным изображением чего-нибудь, и, наконец, «манэт», т. е. рубль. Горцы принимали только серебро и золото, а евреи медь, далее и ассигнации, валюту которых постигли очень скоро. Так как меньшей разменной монеты не было, то сдачи не полагалось, а приходилось приобретать столько предметов, сколько удавалось сторговать на абаз или манэт. Покупаешь, например, курицу, просит абаз, но, конечно, это дорого, а потому сторговываешь две-три курицы на этот абаз. За бутылку рому просит еврей манэт, в конце выторговываешь на манэт несколько бутылок, да еще халвы или большую жменю табаку Фруктов на абаз набирали столько, сколько мог унести один человек и т. п.

Форт Александрия Сочи

Безденежье солдат вынудило некоторых к подделке, но довольно оригинальной, специально для «гололобых», как говорили потом виновные. Нашлись такие ловкачи, которые ухитрились в гипсовых формах вылить из какого-то особого сплава комбинацию из греческой монеты с одной стороны, а с другой из персидской или грузинской; получалась очень красивая монета, которую по блеску и по звону было очень трудно отличить от настоящей, но только она легко ломалась пальцами… Вначале эта фальшивая монета очень шла бойко, но когда обман раскрылся, то разобиженные горцы перестали ездить. Спрошенные о причине, они рассказали, и дело, таким образом, раскрылось. Начальство, чтобы не поощрять подобного рода индустрии между солдатами, порядочно-таки наказало фальшивомонетчиков, если мне помнится, то даже шпицрутенами. Любопытнее всего, что эти фальшивые монеты, курьеза ради, охотно приобретались, как редкость, офицерами и покупались за настоящий абаз и даже дороже. Случайно у меня долго хранилась подобная монетка с разными сторонами. Иногда я шутил с некоторыми нумизматами, предлагая им приобрести редчайшую монету «уникум…».

Оригинальность этого торжища заключалась в его военном, чисто боевом характере. Торговцы приезжали с восточной стороны. Дежурные по базару распределяли их в одну линию, спиной к лесу. Сзади них в двух-трех пунктах становились две-три полуроты, имея ружья в козлах. Между торговцами и покупателями оставлялась шагов пять шириною нейтральная полоса, что-то вроде улицы, по которой ходили базарные дежурные и переводчики из греков. Торг велся через улицу, объяснялись коверканными словами и мимикой, в сложных случаях прибегали к переводчикам. Когда приходили к соглашению, покупатель выходил вперед, брал товар и платил деньгами.

Говоря о переводчиках, мне вспоминается один весьма странный субъект, появившийся как-то с горцами. Его повязка на голове, будто раненой, скорее говорила о желании скрыть лицо. Говорил он по горски очень бойко, по-русски же с деланным акцептом, причем иногда забывал свою роль и переходил на чисто русский говор… Откликался он на имя Гуссейн, солдаты же его прознали Гусейн Иванычем, а потом Гусь Иванычем, а не то просто «гусем лапчатым». Был он, несомненно, очень хорошо грамотен, читал бегло и писал также… Однажды он попросил у солдат черного хлеба, а в другой раз гречневой крупы. То и другое было ему дано с охотой. У убыхов он пользовался большим почетом, а русские на него смотрели с недоверием, даже со страхом, за глаза же говорили с пренебрежением:

Русская эскадра на траверзе форта Александрия

– Беспременно, беглый какой-нибудь… Но мало ли какое могло с ним несчастье приключиться, а беда в том, что он веру их принял, а нашу продал… А все же, поди, по черному хлебцу да по каше, матери нашей, стосковался… Он хоть и перевертень, а все же русского видать…

Евреи вели свою торговлю с целями наживы, горцы же, под предлогом барашка или фруктов, приезжали сам-десят и старались высмотреть что-нибудь для себя полезное. Один из них довольно равнодушно вел торг, а остальные упорно смотрели на крепость и блокгауз и о чем-то все время говорили между собою.

Никто из нас не сомневался в том, что они шпионили и готовились к чему-то. В июле, действительно, их приезды значительно сократились, и возобновились нападения, то на наших дроворубов, то на пасущийся скот. Наконец, они получили из Турции несколько орудий и на одной командующей возвышенности, против нашего восточного фаса, устроили батарею, из которой начали бомбардировку крепости. Но эта попытка вызвала у наших один только смех. Артиллеристы, по-видимому, были очень неважные, снаряды их редко попадали в крепость и еще реже рвались. Под конец у них даже вышли чугунные ядра, коих их заменили каменными, производившими особый гул и свист, за что солдаты их прозвали «черкесскими соловьями». Как ни странно, но этими ядрами, рассыпавшимися при падении в куски, у нас было ушиблено несколько человек.