— Это пробник. — Он повёл конфетой туда-сюда, как бы говоря: бери, пока предлагают.

Ксюша взяла.

— Спасибо.

— На здоровье, Рыбка. — Прозвучало как прежде, без всяких нелепых примесей.

Шумно, прерывисто выдохнув, Ксюша обняла Егора. Он тоже её обнял, крепко-крепко. Они почти не двигались минуту или две.

Прижавшись к правому плечу Егора, Ксюша глядела на левое. Рукав бы уже как новенький, но ей казалось, что она по-прежнему видит лохмотья — не только ткани, но и кожи. Перед глазами опять встали ярко-красные пятна на белом снегу. Ксюша зажмурилась.

— Не делай так больше.

— Чего не делать?

— Не подставляйся.

— Ты первая начала.

— Вот и стоял бы тихонечко да не отсвечивал.

— Ты правда думаешь, что я мог так поступить?

— Нет.

— Хорошо. А то я уже собирался обидеться.

— И убежать из комнаты?

— Ага, весь в слезах.

Они посмеялись, но веселье быстро стихло.

— Рыбка, мне там, в лесу, было по-настоящему страшно. Я впрямь перепугался за себя. Только за тебя перепугался ещё больше. Мне всегда за тебя страшно больше, чем за себя. Больше, чем за кого угодно.

— Даже за Злату? — Умница, Окунёва, нашла, о ком вспомнить в такой момент. Вот и сказочке конец. Сейчас Егор скажет, что Злата — исключение, её ни с кем нельзя сравнивать.

— Даже за Злату.