Обильный снегопад, который рыхлой шапкой ложится на деревья и под ноги, он не скрипит, когда нет мороза, он глушит все городские звуки, и наступает тишина. В такой снег горожане под вечер любили входить погулять часок.

В такие вечера я, втихаря, пока Ба в объятьях Морфея ждала, когда Роднина упадет со второго этажа Зайцева, быстренько натягивал свитер и куртку, хватал перчатки и, как заправский жулик, медленно поворачивал ключ в замке, в надежде избежать лишних, будящих Ба, звуков и выбегал во двор.

Я вставал на крыльцо и смотрел на фонарь, в свете которого падали хлопья, не снежинки, а именно хлопья, и таких крупных я не видел ни в одном городе, в котором когда-либо побывал зимой.

И тут в звенящей тишине мелькнула мысль — у Ба пирог в духовке, сгорит.

Вторая мысль, решавшая проблему первой, за всю историю у Ба никогда ничего не сгорало ни на плите, ни в духовке.

Вдруг я получаю снежком в голову, и смех моего дворового дружка и подружки звоном разрывает тишину.

— Че так долго?!

— Да Ба усыплял!

И мы с дружком весело начинали кидаться снегом, а подружка хитро-скрюченными пальцами выводила следы зайца на снежной простыне.

Из соседской форточки раздалась мелодия прогноза погоды, она была без слов, но передать ее писменами я не могу, потому передам словами из песни Льва Лещенко:

Я прошу тебя простить,

Как будто птицу в небо отпустить…

В Алма-Ате минус один, ночью минус пять…

Блин, уже десять, надо возвращаться, а то буду слушать, какой я шлемазел еще пару дней.

Я забежал в подъезд и только в тусклом свете лампы было вставил ключ в замочную скважину, дверь сама собой открылась. На пороге стояла одетая Ба, а в доме пахло яблочным штруделем.

— Погулял?

— Ага.

— Теперь меня веди, я тоже хочу.

Ба взяла меня под руку, и мы медленно спустились к перекрестку Шаляпина-Берегового.

Деревья склонили над дорогами свои снежные ветки, машин не было, стояла тишина. Такого покоя, умиротворения и надежности я больше не ощущал никогда в этой жизни.