Голландец кивнул головой. – Приятно оставаться, Маркус. Прощай!
Но Маркус остановил его. – Карманы полны, а хлеба нет, – вскричал он, почти со слезами. – Серебро и золото, и ни куска хлеба, ни искры огня, – это ужасно! Ведь не станешь кусать деньги, не затопишь ими печки! О, Пит, Пит, дай же мне кусок хлеба;
– А ты дай мне билет.
– Значит, у тебя тут спрятаны припасы?
– Дай мне билет.
– Где же ты его разменяешь, спросил Маркус, изнемогая от голода.
– В ресторане Флетчера, далеко отсюда.
– И ты клянешься, что принесешь половину денег мне, Пит?
– Клянусь.
Маркус всплеснул руками. – Что значит твоя клятва! Ничего, ровно ничего!
– Спокойной ночи, Маркус, ты, очевидно, в дурном настроении.
– Оставайся! Оставайся, я сдаюсь. Что у тебя спрятано тут в комнате съестного?
– Хлеб, мясо, морской рак, полбутылки вина.
– А ты наверное выпил целую.
– Гораздо больше. Только я пью не так, как ты, не напиваюсь, как скотина, держу язык за зубами и умею владеть собой.
Маркус поднял руки. – Да, – сказал он, – да, ты дьявол, бессердечный, бездушный, для тебя один закон, одна цель – собственная выгода.
– Совершенно верно, – отвечал Торстратен, – Но, возвращаясь к ужину, – как тебе нравится меню? Я выбрал смородинную настойку.
Человек с лисьей физиономией медленно достал из бокового кармана книгу, между листами которой был запрятан тысяче-фунтовый билет, несколько помятый и с виду не совсем новый; он взял его и, как бы лаская, провел по нему концами пальцев.
– Мое последнее, мое единственное достояние, – шептал он.
– Т. е. наше, ты хочешь сказать, Маркус.