Когда волнение улеглось и толпа рассеялась, я обнаружила, что стою в самом центре событий, посередине небольшого свободного пятачка. Двое стариков нехотя объяснили мне суть происшествия: маасаи нарушили-де законность и порядок, вследствие чего одному маасаи и троим кикуйю нанесены тяжелые ранения — по выражению стариков, они были «разрублены на куски».
Мне было торжественно предложено зашить боевые раны. В противном случае придется иметь дело с «селикали» — властями. Я спросила у одного из стариков, что конкретно отрезано у сцепившихся, и получила гордый ответ:
— Голова!
Как настоящий африканец, мой собеседник не мог не сгустить краски.
Тут я увидела Каманте: он торопился к месту происшествия со штопальной иглой, длинной ниткой и моим наперстком. Я все еще колебалась. Мне на помощь пришел старый Авару. За семь лет, проведенных за решеткой, он освоил портновское ремесло и использовал любую возможность, чтобы попрактиковаться. Сейчас он вызвался заштопать раны, и интерес присутствующих мгновенно сосредоточился на нем.
Он сумел привести раненых в порядок, да так ловко, что они скоро поправились. Сам он впоследствии всячески рекламировал свое достижение, хотя Каманте доверительно поведал мне, что об отрезанных головах речи все-таки не шло.
Присутствие на плясках маасаи было противозаконным, поэтому нам пришлось долго прятать раненого маасаи в хижине, в которой обычно ночевали черные слуги моих белых гостей. Поправившись, маасаи скрылся, не удосужившись поблагодарить Авару. Видимо, маасаи чувствует себя оскорбленным, когда кикуйю ранят и исцеляют его.
Когда под конец той ночи я вышла, чтобы осведомиться о состоянии раненых, костры еще продолжали тлеть, несмотря на проблески утра. Вокруг них топтались молодые кикуйю, втыкая в пепел палки под предводительством дряхлой старухи, матери Вайнайны. То был сеанс колдовства, предназначенный, наверное, для того, чтобы помешать маасаи добиваться взаимности у девушек кикуйю.
Индийский гость
Нгома были традиционными туземными празднествами. Со временем знакомых мне танцоров сменили их младшие братья и сестры, потом — сыновья и дочери.
Однако бывали у нас и гости из дальних стран. Муссоны дуют из Бомбея, оттуда же прибывали на кораблях мудрые и опытные старики, заглядывавшие на ферму.
В Найроби жил крупный лесоторговец-индус Холейм Хуссейн, с которым я имела дело, когда только начинала расчищать от зарослей мои земли. Он был ревностным мусульманином и дружил с Фарахом. Однажды он явился ко мне с просьбой принять шейха из Индии. По словам Холейма Хуссейна, шейх пересек море, чтобы проинспектировал паству в Момбасе и Найроби; паства хлопотала, оказывая ему хороший прием, и не придумала ничего лучше, чем устроить для него посещение моей фермы. Согласна ли я?
Услыхав о моем согласии, Холейм Хуссейн открыл, что ранг и святость старика столь трепетны, что он не станет есть пищу, приготовленную в сосудах, к которым когда-либо прикасались неверные. Впрочем, поспешно добавил он, это не моя забота: мусульмане Найроби сами приготовят для него еду и пришлют шейху, а моя обязанность сводится к тому, чтобы позволить ему вкусить яства под моей крышей. Я согласилась.
Холейм Хуссейн все не унимался, хотя теперь ему было несколько не по себе. Есть еще одна небольшая загвоздка — всего одна! Повсюду, где бы шейх ни появился, ему, согласно этикету, должен вручаться подарок; в таком доме, как мой, это никак не меньше ста рупий. Впрочем, и об этом мне не придется заботиться: деньги соберут мусульмане Найроби, а мне всего и останется, что вручить их ему.
— Поверит ли шейх, что подарок исходит от меня? — спросила я.
На это Холейм Хуссейн не сумел ответить; порой цветные не дают ответа на ваш вопрос, даже если от этого зависит их жизнь.
Сначала я отвергла предназначенную мне роль, однако стоило мне взглянуть на обескураженных Холейма Хуссейна и Фараха, только что светившихся радостью, как я поступилась гордостью и решила, что позволю шейху думать все, что ему заблагорассудится.
В день визита я, совсем забыв о близящемся событии, поехала в поле, чтобы испытать новый трактор. За мной был послан Тити, младший брат Каманте. Трактор так ревел, что я не смогла расслышать его слов; запустить двигатель оказалось к трудно, что я не осмеливалась его заглушить. Тити бежал по полю рядом с трактором, как собачонка, задыхаясь и спотыкаясь о куски дерна. Только в конце поля, где трактор остановился, я расслышала его крик:
— Шейхи приехали!
— Какие шейхи?