«Хочешь проверить — проверяй!» — решил я, а сам переходил со своим селитряным скарбом с места на место и заводил знакомство с разными другими девицами, которые, по правде говоря, нравились мне даже больше. Тем не менее ни одна из них, пожалуй, не подходила мне так удачно, как эта, — что я наконец уразумел или, может быть, мой добрый гений внушил мне, что не гоже следовать одной лишь чувственности. Однако стоило мне только увидеться со своей красоткою, как у нас тут же начинался спор или обмен словечками, из чего легко можно было заключить, что наши души настроены отнюдь не одинаково. Но даже и такая дисгармония не отвращала меня, и я все больше укреплялся в мысли, что эта женщина сможет принести мне пользу, как больному — лекарство.
Как-то раз она высказалась в том смысле, что ей совсем не нравится мое вонючее ремесло селитровара, которое мне и самому претило. Поэтому она посоветовала мне начать понемногу приторговывать хлопковой пряжей, как делал ее свояк В., у которого это неплохо получалось. Совет показался мне в общем разумным. Но где взять денег? — таков был мой первый и единственный вопрос. Она сама была готова меня ссудить, но этого было мало. Я обратился к отцу. Тот также не имел ничего против и обещал мне сто флоринов, которые надо было еще получить у матушки.
Около этого времени я опасно заболел; глубоко в горле образовался у меня такой нарыв, что я едва не лишился жизни. Кончилось тем, что почтенные доктора Меттлеры, отец и сын,[238] вскрыли его каким-то изогнутым инструментом так ловко, что в тот же самый миг я вновь обрел способность глотать и говорить.
С марта следующего года я действительно начал скупать хлопковую пряжу. Тогда еще мне приходилось верить прядильщикам на слово, и получалось, что пробные порции обходились мне слишком дорого.[239] Со своею пряжей, 5-го апреля, я отправился в первый раз в Санкт-Галлен, и мне удалось сбыть ее с некоторой выгодой. Тогда я закупил у господина Генриха Гартмана[240] семьдесят шесть фунтов[241] хлопка по два флорина за фунт и стал по всей форме торговцем пряжей, возомнив об этом грошовом промысле Бог знает что.
Около года я продолжал еще попутно заниматься селитрой. А поскольку наличности было у меня немного, я старался пускать ее в оборот почаще и хаживал для этого в Санкт-Галлен, обделывая дела как будто неплохо. Однако всей прибыли набежало в том году не более двенадцати флоринов, но и те казались мне тогда большими деньгами.
LXII
ПЛАНЫ ОБЗАВЕСТИСЬ СОБСТВЕННЫМ ДОМОМ
(1760 г.)
Сделавшись чем-то вроде купца, я посчитал, что теперь-то уж моя милочка не найдет доводов против моего предложения. Но не тут-то было! Лукавое создание пожелало испытать мою преданность другим способом. Ну, и пришлось заняться тем, что и без того входило в мои планы. Как только я однажды со всею серьезностью завел с ней речь о женитьбе, то первый вопрос ее был, — а где же мы станем жить и хозяйствовать? Я принялся перечислять ей разные жилища, какие сдавались тогда внаем.
— Это все не по мне, — отвечала она. — Никогда в жизни не пойду за того, кто не имеет собственного дома!
— И то верно! — согласился я.
И если бы даже не сидело это в моей голове раньше, — попытаться стоило.
С этого времени я разузнавал обо всяком домишке, предлагавшемся на продажу, однако мне не везло. Тогда я решил сам построить себе дом и сообщил об этом своей красавице. Она восприняла это с удовольствием и опять предложила мне денег. И я опять поделился своими планами с отцом. Тот, как и прежде, обещал помогать советом и делом и честно сдержал свое слово.
Я стал присматривать место и купил участок земли приблизительно за сто флоринов, затем — там и сям строительного леса на корню. Несколько еловых стволов я получил в подарок. Я старался изо всех сил — валил лесины, росшие большей частью в ущелье у ручья, и волок их (добрый мой батюшка помогал мне изрядно) сперва на пильню и после этого — к плотникам. Распилка леса и разделка его на доски стоила, однако, денег. Ежедневно приходилось развязывать кошелек, — а ведь это были еще только цветочки. Но пока еще все шло неплохо; торговля пряжею помогала латать дыры. Я прилежно докладывал обо всем своей Дульсинее, и та чаще всего милостиво одобряла мои хлопоты.
Все лето, осень и зиму напролет я заготовлял все, что было нужно, — лес, камень, известь, кирпич и прочее, чтобы следующей весной начать строительство и поскорее ступить на порог со своей молодой хозяюшкой. Помаленьку приторговывая, я, как мог, мастерил, особенно в зимнее время, разную мебель, хозяйственный инвентарь и прочее. Ибо считал, что для дома надобна домашняя утварь, а от моей голубушки много ожидать не приходится, от отца же, которому я теперь вносил, хотя и небольшую, сумму за пропитание, — и того меньше.
Вообще-то, это было, наверное, самое неразумное дело — просто так, в угоду женскому да и собственному суетному желанию, иметь свой дом, — лезть в лабиринт, из которого могут вывести только Бог и случай. Некоторые из соседей ехидно ухмылялись, когда я проходил мимо. Другие были со мною откровеннее и говорили мне прямо в глаза:
— Ульрих, Ульрих! Навряд ли ты выдюжишь!
Но были и такие, кто по большой своей доброте и в меру сил, довольствуясь моим и батюшкиным честным словом, подставляли мне плечо.
В целом же год этот — тысяча семьсот шестьдесят первый — был благословенным и подлинно замечательным годом, по редкостному урожаю плодов земных и по особенной милости — невиданной дешевизне средств пропитания. Фунт хлеба стоил десять пфеннигов, фунт масла — десять крейцеров. Четверть[242] яблок, груш и земляных яблок можно было у нас купить за двенадцать крейцеров, одну меру[243] вина — за шесть крейцеров, а меру водки — за семь баценов. У всех всего было вдосталь — у богатых и у бедных.
Мои строительные дела могли бы идти в это время весьма неплохо, если бы я разбирался в них получше и тратил бы на них побольше денег и времени.