– Я знаю: они не доверяют мне, – угрюмо проговорил я.
– Почему ты так решил?
– На то, конечно, есть причины, – с каждым словом волнение моё прорывалось всё больше. – Мой приход был для них неожиданностью, и, сколько ни объясняй – кажется, никогда не поверят.
Отец Бернар сочувственно улыбнулся.
– О твоём приходе никто со мной не заговаривал.
– Их отношение ко мне изменилось бы, походи я на них больше в беспутстве. Наверно, теперь жалеют, что приняли меня в мастерскую, – проворчал я весьма неосмотрительно, просто подумал вслух и осекся сразу, ожидая новых упреков.
Но он не рассердился и даже не удивился сказанному. Плечи его опустились, он заметно сутулился, и прежнее сочувствие на лице стало каким-то болезненным.
– Это не беспутство, Корнелиус, а страдания по естественной жизни, которой, к несчастью, они почти лишены. В чужой стране, отрезаны от близких, ничем не защищены.
Я недоверчиво слушал.
– Но король к ним благосклонен…
– Благосклонность его величества измеряется деньгами, она слишком ненадежна. И даже ту малость, что у них имеется, хотят отнять, – отец Бернар горестно вздохнул. – Все они знают, чем им грозят.
Он указал на листок.
– В нём обращение, и оно предрекает смерть тому, кто его получит. Насильственную смерть.
Я подумал сперва, что ослышался, но через мгновение за этим беззвучно вскрикнул, осознав, что это правда.
– Вы теперь думаете: Дандоло убили?
– Не берусь утверждать, – отец Бернар хмуро смотрел в сторону, случайно или нет, но избегал моего взгляда. – Слишком серьезное обвинение, что бы без доказательства о нём говорить.
– Разве сей листок не служит доказательством? И вы сами сейчас говорили…
– Сказал только, что им грозят смертью, – резко перебил он.
Шаги отца Бернара затихли, он остановился поодаль. Я тоже умолк от его окрика, опустив голову, уставился на каменные плиты под ногами. Ожидание новых бед тоскливо шевелилось в груди.
– Так или иначе, – немного погодя заговорил он довольно спокойно. – Я хотел просить тебя не передавать наш разговор кому бы то ни было. Это для твоего блага.