Прежде чем поставить точку в своих записях, я занесу в дневник новые сведения о людях, которые сыграли определенную роль в моей судьбе.
С Дилана Бреннана были сняты основные обвинения, как то: терроризм и участие в преступной группировке. Но всё же он был осуждён за хранение оружия. Получил пять лет, после дослушанья суд назначил ему три года; из них, учитывая воинские заслуги и, в целом, положительные рекомендации из разных мест, полтора года условно. Вот уже два месяца он находится в Магхаберри, и пробудет там ещё больше года. Встретимся ли мы потом? Пока не могу ответить на этот вопрос.
Джон Дейли полностью восстановился от ран и, кажется, вышел в отставку со своего поста разведчика идущих. Я сужу об этом по тому, что, когда в начале апреля Лиза Каванах родила мальчика (абсолютно здорового, что не может не радовать, учитывая потрясения, которые перенесла женщина во время беременности), Дейли сделал ей предложение. Она его приняла, и уже в середине июля «молодые» сыграли свадьбу. Таким образом, Дейли покинул клан, поскольку брак с простолюдинами у идущих запрещён, а нарушивший запрет изгоняется из сообщества путешественников между мирами. Несмотря на это, не похоже, чтобы Дейли был расстроен. Насколько я знаю, Джон, Лиза и маленький Райан (???) в начале следующего года собираются в медовый месяц на один из островов где-то в теплых морях. С ними я, может быть, тоже когда-нибудь повидаюсь. Может быть…
Наш силач, грозный швед Нильстрём, обладатель львиной гривы и пояса чемпиона по боям без правил — он всё-таки выкарабкался! Остался в Бушмилсе, потихоньку ремонтирует дом Бреннана и дожидается его из тюрьмы. Следствие определило Ульфа, как потерпевшего, а потому он получил неплохую сумму по какой-то там страховке. Вспоминая о Нильстрёме, я до сих пор ощущаю на своей шее силу его захвата. Возможно, мы когда-нибудь проведём пару поединков. Когда? Кто знает.
Теперь о грустном.
Слова Фогерти о своём друге Эйване Миллсе оказались чистой правдой. Он действительно скрывался в цирке от полиции. Довольно давно, в Манчестере, Эйван повздорил с какими-то сопляками. Ссора переросла в драку с использованием холодного оружия. Миллс, мужчина довольно крупный и, притом, весьма ловкий, ухитрился одолеть всех своих противников, но, на его беду, полицейский патруль отреагировал на жалобу о шуме и явился как раз к завершению. Вполне резонно опасаясь за свою свободу (у него и раньше случались проблемы с полицией), Миллс уложил обоих стражей и бежал в Ирландию. Его искали, но не очень долго. Зато, после смерти история снова всплыла уже в прессе, откуда я и почерпнул эти подробности.
Питер Замунер сдержал своё слово и закрыл шоу. Дело в том, что его отец, старый Дэвид Замунер наутро после пожара и «перестрелки около Рок-Чапела» (очередной словесный мемориал газетчиков) тихо скончался в гостинице, куда переехали остатки труппы. Обострились давние проблемы с сердечным клапаном. Я чувствую свою вину в его смерти, но не более чем перед другими людьми, к смертям которых я косвенно причастен.
А вот о самом таинственном персонаже шоу, жонглере, женщине-змее и искусной метательнице ножей, Сьюзен Битти, мне мало что довелось узнать. Она исчезла бесследно, так же, как и появилась в шапито много лет назад. О её прошлом известно только то, что она сама о себе рассказывала, то есть практически ничего. Кто она — эта неожиданная спасительница? Доведётся ли нам снова встретиться? И этот вопрос остаётся незакрытым.
Да, есть ещё одна странность, которая была отражена в полицейском докладе. Крейг Каннингем, побывавший в горячих объятьях Миллса и обожжённым упавший на помост. Он исчез. Его не нашли ни внутри шатра, ни в окрестностях. Очередная загадка. Я точно знаю, что с такими ранами люди не живут, но факты очень упрямая вещь.
Собираюсь ли я снова приехать в Бушмилс? Точно не сейчас. Ещё слишком сильна боль, которую не удалось снять ни алкоголем, ни временем. От мысли о возможности посещения могилы Энни у меня до сих пор на глаза наворачиваются слёзы.
Родители Энн продали свой дом и уехали к каким-то родственникам в Лондондерри. Шеф сильно сдал после смерти своей любимицы, собрался было закрыть кондитерскую, но неожиданно вмешались верные почитатели кулинарных способностей Мэтта. Они взяли шефство над Шефом (простите за дурной каламбур) и по очереди помогают ему на кухне. Надеюсь, он сможет выкарабкаться из трясины тоски и безнадёги. Может быть, когда-нибудь я загляну в «Что-нибудь к чаю», ведь повод у меня всё-таки есть. Я очень скучаю по своей маме, хотя она и не совсем моя мать. Но, может статься, наша будущая встреча всё же будет походить на встречу любящих матери и сына.
Я ещё не решил, чем будет заниматься новый человек, которым я стану через несколько часов. Узнаю, чем занимался Креван Фланаган и вернусь на ту же работу, изображая потерю памяти в результате травмы? Неплохая идея. Но, думаю, у меня может получиться кое-что ещё. Интересно, как отнесутся книгоиздатели к идее новой книги? «История очевидца иных миров». По моему, звучит неплохо.
Чем больше я думаю о начале нового пути, тем интереснее мне становится. Я практически не могу терпеть. Никогда не подумал бы, что когда-то буду так страстно мечтать о пресной жизни простолюдина. Жениться, завести детей, вести спокойную жизнь без смены масок и убийств — что может быть интереснее? Одно только портит мне настроение — все те страшные вещи, что слетели с мёртвых губ отсечённой головы гурля. Про страшную катастрофу, которая случится через годы, про чудовищ и смерть вокруг. Хотелось бы верить в то, что пророчество это не более чем последний удар твари из Простенка, но полностью убедить себя в этом не удаётся.
Я заканчиваю писать. Положу дневник в тайник в моей дорожной сумке, а потом выйду из гостиницы. До берега моря здесь три с небольшим мили. Можно подъехать на машине, но я пойду пешком. Я хочу поговорить в последний раз. Мне было приятно провести это время с Лаймом Фогерти, но пришло время расстаться. Уже сидя на берегу моря, последний раз мы вспомним Миллса, посмеёмся над нелепыми фортелями Робишо и ещё раз восстановим в памяти прекрасный «полёт бабочки» под руководством Миры О"Лири. А потом я отпущу Лайма. Вслед за голубями Миры. Ему будет не одиноко.
Интерлюдия 2
Нет ничего хуже предпраздничных дней. Вернее, не так. Сами по себе дни перед каким-нибудь по-настоящему классным праздником — это отрада для тела, души и ума. Ты ждёшь, планируешь, предвкушаешь. На сердце опускается благодать, голова и тело окутываются ленной пеленой, легко перенося всё, что не успел закончить на дни после Рождества, а то и на следующий год. Даже неизбежная магазинная толкотня, когда хоть умри, но купи любимой тётушке такой нужный ей зонтик от солнца — всё это приносит какое-то мазохистское удовольствие (тем более, когда это всё дешевле на «20-30-50-70 %»). Да, это приносит удовольствие, если только ты не работаешь в той самой сети продаж подешевевших зонтиков для любимых тётушек.
Люк-Франц Тернавски, пускай и отчасти, относился к той самой категории сферы обслуживания, работники которой к вечеру декабря двадцать четвёртого готовы были убить особо припозднившегося клиента. Однако, он сам подобных чувств не испытывал. Конечно, ему не приходилось долгими часами считывать штрих-коды и вымученно улыбаться дежурным шуткам покупателей, но и ему приходилось несладко. Люк-Франц относился к той самой неприкасаемой касте служащих, что всё время мелькает перед вашим взглядом, но остаётся невидимой. Тернавски уже полгода подбирал обёртки от шоколадок и протирал пыль с поручней эскалаторов в Касл-Корт41. Стараясь особо не досаждать посетителям торгового центра, иногда он с интересом наблюдал за ними.
Работа уборщика была второй профессией, что довелось осваиватьЛюку-Францу на своём не таком уж длинном жизненном пути. И, если поразмыслить, то эта карьера удавалась ему куда лучше, чем звёздный путь в шоу-бизнесе. Да, раньше (миллион лет назад, а может и больше) команде Тернавски сопутствовал какой-никакой успех, две или три композиции заскочили в чарты не последних европейских радиостанций, а несовершеннолетние поклонницы расставались с карманными деньгами за возможность передать через охранника записку с недвусмысленными предложениями. Сейчас он имел уважение среди коллег по цеху, продавцы из некоторых магазинчиков узнавали его в лицо, а руководитель клинингового отдела Касл-Корта доверял ему на все сто. Понятно, уровень признания немного несопоставим, но дело-то не в том. Работа приносила удовольствие, в то время как воспоминания о музыкальной карьере оставляли лишь чувство упущенного времени, стыда, и вызывали изжогу. Кстати, что касается признания, то здесь Люк-Франц мог бы поспорить о том, где успеха было достичь проще. Его нынешний начальник, Берти Тоусенд, в прошлом сам был алкоголиком (хотя, как известно, бывших алкоголиков не бывает). Он сразу просёк, кто таков мистер Тернавски. И хотя Люк-Франц к тому времени не держал во рту ничего горячее чая или кофе, Берти взял новичка на карандаш и не спускал с того глаз, покуда не уверился в полной алко-стерильности своего подопечного. Сейчас же Тоусенд был Люку-Францу практически как отец родной, забыв, как ещё три месяца назад грозил отправить Тернавски к отцу настоящему, если хоть на каплю усомнится в его, Тернавски, трезвости.
Забавно, но не один Барри Тоусенд обещал вернуть Люка-Франца в лоно семьи. Как-то к этой угрозе прибегнул и врач, что вытаскивал Тернавски буквально с того света, а после позаботился о его будущем в пределах Великобритании. Доктор Хаус, так прозвал его младший персонал больницы. Коллеги на консилиумах или на официальных приёмах обращались к нему не иначе чем мистер Хаусхаллер. Для Люка-Франца — просто Кристоф. В дни после возвращения Тернавски к жизни их что-то сблизило, но не отношения «спаситель-спасённый» и уж точно не национальная общность. Скорее, доктор своим шестым-седьмым-восьмым чувством ощутил всю степень одиночества Люка-Франца. Одиночества даже не физического (хотя трудно отрицать тот факт, что последний не был окружён близкими людьми), но духовного и морального. Люк-Франц последние годы не стремился к общению, делая исключения на просьбы о материальной поддержке; окружающие же, общения желали ещё меньше, и часто шли навстречу просьбам, дабы поскорее избавиться от неприятного соседства. Люк-Франц не стремился к такому публичному одиночеству, но общество не оставляло другого выбора — и Люк-Франц принял правила игры. Как Робинзон Крузо устраивал свою жизнь на кусочке суши посреди бескрайней и безлюдной морской равнины, так и Тернавски привыкал жить на своём островке всеобщей отстранённости. Робинзон нашёл себе друзей в лице собаки и попугая, а Люк-Франц начал окружать себя фантомными приятелями из прошлой жизни. Не исключено, что не очутись Люк-Франц в клинике и не встреть там доктора Кристофа, в скором времени он мог окончательно перейти в собственный мир грёз и пьяных иллюзий. Те двое ребят, которых он встретил в деревушке, родине одного из любимых напитков той жизни, резко изменили его иссякающее в этом мире существование. Своим поступком они, эти ребята, чуть не убили Тернавски, но, одновременно, вернули к жизни…
Тогда, больше года назад, в один из дней на стыке времён года, он тащился по улице, уставив глаза в тротуар и стараясь не забредать на проезжую часть, что удавалось лишь отчасти. Радость от находки новенького спальника понемногу улетучилась, всё пространство внутри черепной коробки заполняла нарастающая боль и только одна мысль кричала из-под спуда. Ему нужно было раздобыть денег. Или выпивки. А лучше и того и другого сразу, чтобы не думать о деньгах завтра. Он смертельно устал, натёртые ноги в разбитых ботинках готовы были взорваться от долгого перехода (за несколько часов Люк-Франц прошагал приличное расстояние от самой Дороги Гигантов, что, учитывая его состояние, было настоящим подвигом). Солнце, которое так радовало утром, сейчас только раздражало, пытаясь заставить его снять старую верную «аляску». Нет уж! Тернавски насупился ещё сильнее, ещё глубже засунул стиснутые кулаки в карманы и упорно побрёл дальше, исподлобья высматривая хоть какой-нибудь вариант для осуществления сегодняшней мечты. Вариант нашёлся сам.