Правда, искушение в этом отношении было чрезвычайно велико, так как последнему весьма благоприятствовали обстоятельства. Так как мировоззрение абсолютизма видело равного только в человеке одинакового социального положения, то дама этих кругов никогда не стеснялась перед камердинером и могла доверять ему самые интимные поручения. Немец Форберг пишет: «Благородные дамы заставляют своих рабов исполнять самые щекотливые поручения, ибо раб в глазах более высокопоставленных не является человеком, так что перед ним можно и не стыдиться, как и перед животным. По словам русских дам, надо быть одинакового с ними положения, чтобы заставить их покраснеть!»

Один французский автор сообщает: «Так как слуги помогают дамам при одевании и раздевании, как то принято при наших дворах и часто практикуется и в других кругах, то им приходится видеть их прелести и часто девушки нарочно показывают им свою красоту».

Если же и связь с камердинером была сопряжена с опасностью или если она не доставляла удовольствия, то при помощи сводника или сводни устраивалось свидание с незнакомым человеком или с иностранцем, который так и не узнавал, с кем имел дело. Устройство таких приключений многократно описано не только скандальной хроникой, но и серьезной литературой. Такое приключение пережил, например, герой известного романа Гриммельсгаузена, честный малый Симплиций Симплициссимус, в бытность свою в Париже, и автор описывает это приключение со всей обстоятельностью и очаровательной пластичностью, свойственной его стилю. Речь идет о трех принцессах, обративших случайно свое внимание на статного Симплиция, а может быть, их внимание было кем-либо на него обращено. При посредстве сводни обходным путем его приводят ночью во дворец, он принимает ванну, тело его умащивается благовониями, ему дают какие-то возбуждающие средства, разжигающие кровь, общество его составляют соблазнительные декольтированные нимфы, все делается, чтобы распалить до крайности его чувство. После такой подготовки он выступает на сцену своей деятельности. Так как в комнате царит полный мрак, то он не знает, кто с ним, знает только, что это молодая, чрезвычайно красивая дама. Это повторяется каждую ночь в продолжение нескольких недель, и каждую ночь к нему приходит другая из принцесс. Из этой венериной пещеры Симплиция отпускают, только когда он совершенно истощен и заболевает. В награду за свои услуги, в которых дамы не разочаровались, он получает значительную сумму денег.

Во многих других случаях приключение кончалось далеко не так счастливо. Когда грозила опасность разоблачения тайны, удовольствие обрывалось ударом кинжала какого-нибудь браво или сообщника, с чьей помощью герой авантюры безжалостно устранялся с пути.

Разврат был, разумеется, не только самоцелью, не только вулканическим извержением таившихся в недрах эпохи сильных страстей и вожделений, но в большинстве случаев также и средством к цели. После того как любовь получила товарный характер, она стала в эту чувственную эпоху наилучше оплаченным товаром и вместе с тем наиболее ходким предметом торговли. Во всех переулках и на всех площадях стояла Венера и бесстыдно выставляла напоказ свою пышную красоту. Она стояла особенно охотно перед каждой дверью, за которой царили власть и могущество. Обладательница телесной красоты могла там получить в обмен за свою любовь не только деньги, но и власть, положение, права. И она на самом деле выторговывала все это для себя, для мужа, для братьев, для семьи.

Для большинства молодых аристократок красота была тем капиталом, который они пускали в оборот и который почти всегда приносил им ростовщический процент. В своем описании английского двора конца XVI века англичанин Вильсон говорит: «Многие молодые аристократки, очутившиеся благодаря расточительной жизни родителей в стесненном положении, смотрели на свою красоту как на капитал. Они приезжали в Лондон, чтобы продать себя, добивались значительных пожизненных пенсий, выходили затем замуж за выдающихся и состоятельных людей, и на них смотрели как на благоразумных дам, даже как на героические умы».

Повинуясь эротическим капризам могущественного покровителя, немало дам завоевали себе и мужьям общественное положение. Ничто так не просвещало князей относительно выдающихся способностей их подданных, как любовные таланты их жен. Соблазнительная красота жены, дочери или сестры упрощала самые сложные юридические дела. Для бесчисленного множества судей не было более убедительного аргумента, более серьезного довода в пользу обвиняемого, как прекрасная грудь или очаровательное тело его жены, в особенности если она была не прочь впустить судью в этот эдем. В своей книге Брантом говорит: «Очень часто мужья оставляют своих жен в галерее или в зале суда, а сами уходят домой, убежденные, что жены сумеют лучше распутать их дела и скорее доведут их до решения. И в самом деле, я знаю многих, выигравших свой процесс не столько потому, что были правы, а благодаря ловкости и красоте их жен. Правда, в таких случаях жены потом часто бывали в „таком“ положении».

Эти слова могут быть иллюстрированы целым рядом случаев из истории всех стран. Это явление вызвало к жизни немало поговорок: «В суд надо идти с женой», «Молодые женщины имеют неопровержимые доводы», «Что может быть остроумнее красивого тела женщины, оно опровергнет доводы десяти юристов» и т. д.

Так как разврат был не только целью, но и прежде всего надежнейшим средством к цели, то аристократия всегда считала наследственной привилегией своего класса право только ее дочерей на роль любовниц суверена. Иначе аристократия предоставила бы это право с готовностью бюргерству, а на самом деле она всегда оспаривала его у этого класса.

Чем неблагороднее были средства, пускавшиеся в ход аристократией в борьбе за место королевской любовницы, тем выше была гордость плебеев, если женщина из этого класса побеждала своих аристократических конкуренток. И не только ее семья, удостоившаяся такой чести, утопала в блаженстве, если дочь или жена попадали в чин королевской любовницы, но часто и все бюргерство данного города исполнялось гордости и видело в этом честь, выпавшую на долю всего класса. В этой подробности ярко сказался характерный для эпохи и для классового развития момент. Чтобы ограничиться хотя бы одним примером, укажем на французского короля Людовика XI, неоднократно выбиравшего своих любовниц среди roturiers (плебеев). Один хронист сообщает, что буржуазия Парижа чрезвычайно гордилась тем, что «король взял себе любовницу из ее числа». А когда потом король остановил в Дижоне свой выбор на Гюгетт Жаклин, а в Лионе на мадемуазель Жигонн, то эти города также увидели в этом для себя большую честь. Из этого общего воззрения вытекает, что, конечно, и дочери мещанства беспрестанно соперничали друг с другом в желании сделать карьеру королевской любовницы.

Если, по мнению этих общественных кругов, высшим счастьем, которое могло выпасть на долю хорошенькой женщины, было стать королевской метрессой, то удостоиться внимания герцога, графа, кардинала, епископа, даже простого дворянина тоже было незаурядной честью… В конце концов на свете существовал только один король и один папа. Карьеру же сделать хотелось каждой. Так ужели же не отдать тот чудесный капитал, который представляла собою физическая красота дочери или жены, в руки какого-нибудь платежеспособного и влиятельного аристократа? Очень многие порядочные мещанки придерживались поэтому всегда того мнения, что их любовный капитал должен по крайней мере таким образом приносить как можно больший процент.

Эта столь обычная гордость горожан карьерой проститутки, делаемой их женами, представляла собой, впрочем, вполне естественное проявление исторической ситуации. Везде там, где абсолютизм достигал господства, например в таких городах, как Париж, Лондон, Рим, Вена, Мадрид, и, кроме того, во многих епископствах, – вся буржуазия очень быстро попадала в полную экономическую зависимость от двора и потому логически воспринимала и его «мораль». Придворная роскошь, придворная нравственная разнузданность представляли собой самую доходную статью промышленного бюргерства. Там, где процветал режим метресс, процветала и торговля, ибо он был всегда связан с самой безумной роскошью. Уже одно это постоянно связывало с развратом. Далее, очень значительная часть населения состояла на непосредственной службе у двора: все государственные и городские чиновники назначались абсолютным государем. А так как королевская власть нуждалась в антураже, то все важнейшие административные должности также были приурочены к столице.

По всем этим причинам бюргерство представляло собой не только тот резервуар, из которого двор черпал все новый материал людьми, но и тот резервуар, куда постоянно стекала придворная «мораль». Так неизбежно цитадели абсолютизма становились вместе с тем крепостями порока. Исключение составляли только те города, где мелкое ремесло было социальной и политической господствующей силой. Здесь царила всегда «сравнительная» нравственность.

Так как историческое развитие приводило в крупных городах к тому, что специфическая придворная мораль становилась общепризнанной общественной моралью, то в них мы встречаем те же нравственные воззрения, те же методы разврата, те же ухищрения, которые царили среди командующей группы и которые уже описаны нами.

Многие мужчины бывали часто усерднейшими сводниками своих жен и дочерей, и столько же браков были лишь замаскированными сводническими предприятиями. Эти мужья следующим образом доставляли добычу своим женам: «Они говорят любовнику: жена моя расположена к вам, она даже любит вас. Навестите ее, она будет рада. Вы можете поболтать и развлечься».

Другие стараются объяснить своим женам ситуацию таким образом: «Такой-то в тебя влюбился. Я хорошо его знаю. Он часто у нас бывает, из любви ко мне, дорогая, прими его ласково. Он может доставить нам немало удовольствий, и знакомство с ним может быть для нас полезно».

И когда означенный друг явится, он всегда найдет красавицу жену не только одну, но вдобавок еще в восхитительном неглиже, которое и самого неуклюжего мужчину заставит найти подходящие слова. «Да и как могла бы умная жена лучше исполнить желания мужа?» И хитрая женщина превосходно умеет использовать ситуацию: «Как только друг (Gauch – точнее, простофиля, дурачок) чувствует любовный жар, ему приходится оставить золото и серебро, плащ и шубу, одежду и башмаки».

Если уже приемы аристократов, продававших своих жен, не отличались особенной деликатностью, то у простонародья торговля эта велась прямо в открытую. Послушаем Гейлера из Кайзерсберга: «Если у них нет денег, то они говорят женам: „Пойди и постарайся достать денег. Пойди к тому или другому попу, студенту или дворянину и попроси взаймы гульден, а без денег домой не возвращайся, смотри заработай деньги…“ И вот она покидает дом честной и благочестивой женой, а возвращается публичной женщиной».

Конечно, не одни только мужчины были виновны в том, что их «благочестивые жены становились публичными женщинами», и не им одним принадлежала инициатива. Сами жены прекрасно знают, какой спрос существует у «попов и дворян» на капитал красоты, скрывающийся за их платьем, и если муж отказывается купить красивые наряды и украшения, жена грозит ему просто отправиться к «монахам и попам и позволить им полакомиться ею»: «Желаю, чтобы тебя лихорадка взяла! Если ты не купишь мне наряда, я побегу в монахам, к дворянам, к попам. Они купят мне платье, за которое я, как все, заплачу своим телом», – так говорит Мурнер в своем «Заклятии дураков».

Если женская неверность и свободное половое общение женщин и считались тогда в этих классах самым естественным явлением, то отсюда не следует заключать, что оно было вместе с тем и самым простым и безопасным делом. Лицом к лицу с изображенными здесь кругами и индивидуумами стояло немало и таких мужей, которые с величайшей страстностью и ревностью охраняли свои самодержавные права на супружеское ложе. В этих случаях жена должна была домогаться посторонней любви на собственный риск и страх. А если она так поступала, то это очень часто грозило жизни как неверной жены, так и любовника, ворвавшегося в чужую собственность. «Отсутствию предрассудков» у одних вполне соответствовала жестокая мстительность других, когда они застигали виновника на месте преступления. В нашем распоряжении немало описаний, рассказов и пластических изображений, знакомящих нас с такими актами мести. Здесь налицо все виды мести и кары со стороны оскорбленного в своих правах мужа.