И точно так же, день ото дня, в Израиле росло недовольство политикой правительства. В декабре 1982 г. опрос общественного мнения показал, что 43 % населения считает войну ошибкой. В демонстрации протеста, устроенной 4 июня 1983 г. движением “Мир сейчас” в Тель-Авиве, приняло участие 150 тыс. человек. Израильские резервисты все чаще выражали свой протест, отказываясь являться в свои части и ссылаясь при этом на такие причины, как беременность жены или ухудшение положения дел на работе. Все это были дурные предзнаменования для страны. Наконец, в июле вопрос отвода войск был поднят преемником Шарона на посту министра обороны Моше Аренсом[47]. Убежденный ликудовец, сторонник твердой и жесткой линии, Аренс, тем не менее, осознавал, что пребывание войск без движения с неизбежностью ведет к ежедневным потерям и углублению раскола в обществе. По его инициативе израильские войска отошли из гор Шоуф к реке Авали. Хотя сирийцы и не предприняли ответных шагов по отводу своих войск, этот маневр Аренса практически не ослабил позиций израильтян и не ухудшил положения с точки зрения безопасности Израиля.
Для Ливана, однако, последствия этого израильского шага оказались весьма серьезными. Друзы атаковали расположенные в предгорье Шоуф шестьдесят изолированно расположенных деревушек маронитов и убили не менее тысячи мирных жителей. Тем временем сирийцы начали делать пробные вылазки из своего анклава в долине Бекаа. Вскоре “щитом” Бейрута (если его можно было так называть) уже служили лишь раздробленная на религиозной почве ливанская армия и явно недостаточные в численном отношении части фалангистской милиции. Собственно говоря, защита Бейрута от сирийцев оказалась теперь возложенной в основном на несколько сот американских морских пехотинцев и бойцов французского Иностранного легиона, входивших в состав чрезвычайных многонациональных сил. По прошествии времени, однако, американцы (как и израильтяне) поняли всю безнадежность задачи по укреплению правительства Жмайеля. Дамаск занимался систематическим подстрекательством ливанских мусульман и друзов, и морские пехотинцы вскоре стали постоянными жертвами снайперов. К концу августа 1983 г. американский контингент, охранявший международный аэропорт Бейрута, стал подвергаться такому интенсивному обстрелу, что президент Рейган счел необходимым послать к ливанскому берегу корабли Шестого флота и даже одобрил решение флотского командования обстрелять позиции друзов из орудий главного калибра линкора “Миссури”. Впрочем, это не дало практически никаких результатов. А в конце октября теракт, совершенный террористом-самоубийцей, унес жизни 241 морского пехотинца[48]. Наконец, под давлением конгресса, администрация Рейгана пришла к заключению, что их спасательная миссия в Ливане окончилась неудачей. В феврале морские пехотинцы США были выведены из Ливана (французские легионеры были выведены несколькими неделями ранее); таким образом, крупномасштабные американские дипломатические и военные усилия потерпели фиаско.
Правительство Бегина наблюдало за происходящим в смятении и тревоге. По мере разрушения системы безопасности в Центральном и Южном Ливане сообщения о ежедневных потерях израильских солдат делались все более и более мучительными. В ноябре 1983 г. водитель-самоубийца взорвал автомашину на контрольно-пропускном пункте; 29 израильских солдат погибли, и было много раненых. К этому времени кабинет министров наконец осознал неизбежность вывода войск из Ливана и даже из южной “зоны безопасности”. Находившаяся в этой зоне христианская милиция майора Хаддада, численностью не более 1800 человек, также несла ежедневные потери, в том числе и от огня снайперов. В марте 1984 г. все надежды Бегина и Шарона, возлагавшиеся ими на операцию “Большие сосны”, развеялись как дым. Под давлением Сирии правительство Амина Жмайеля официально и формально расторгло договор с Израилем, который был заключен в мае 1983 г.
Итак, была ли эта война полным и безусловным провалом для еврейского государства? Нет сомнения, что кампания как таковая дала некоторые вполне осязаемые, пусть и краткосрочные, положительные результаты. ООП уже больше не могла наносить ракетные удары по территории Верхней Галилеи; собственно говоря, была уничтожена вся структура ООП в Ливане, это своего рода государство внутри государства, и высланный из Ливана Ясир Арафат лишился возможности руководить своими людьми на Западном берегу и в секторе Газа. Значительная разница существовала между оперативным руководством из штаб-квартиры в Бейруте и указаниями, поступавшими из далекого Туниса. Вместе с тем ливанская операция в долгосрочной перспективе просто-напросто привела к обратным результатам — по сравнению с теми, которые планировались и ожидались. К весне 1984 г. потери Израиля составили более 600 человек убитыми и втрое больше ранеными — что превышало потери Синайской кампании 1956 г. Инфраструктуре ООП был и в самом деле нанесен ущерб, но сирийские войска не только не пострадали в ходе военных действий, но даже, ко времени вывода израильских сил из Ливана, оказались на лучших позициях, чем до начала израильской операции. Они контролировали уже 35 % территории этой маленькой страны и получили возможность значительно улучшить расположение своих систем ПВО — так что теперь любая израильская операция в центральном и восточном районах Ливана неизбежно становилась более сложной и сопряженной с большими потерями. Кроме того, что отнюдь не менее важно, — с такими трудами завоеванное доброе имя Государства Израиль, этот сплав героизма и гуманизма, оказалось в немалой степени потускневшим в глазах как христиан, так и евреев, причем именно тех, чьи взгляды и оценки основывались на самых лучших побуждениях.
По мере того как прискорбные результаты Ливанской кампании становились все более очевидными, делал свои выводы относительно минувшей войны и Менахем Бегин. На июль 1983 г. был намечен его визит в Вашингтон, и вдруг, буквально за неделю до вылета, он отменил поездку, сославшись на “причины личного характера”. Одной из таких причин могла быть случившаяся несколько месяцев тому назад смерть его жены, которой он был очень предан. Но наряду с этим, несомненно, сыграло свою, и немалую, роль усиление недовольства в обществе и все громче звучавшие критические голоса. 28 августа явно подавленный Бегин объявил о своем намерении уйти с поста премьер-министра; 15 сентября он подал президенту государства официальное прошение об отставке.
Наследие Бегина было далеко не однозначным. С одной стороны, заключение мирного договора с Египтом стало несомненным дипломатическим и политическим достижением. С другой стороны, Ливанская война, несомненно задуманная Бегином как компенсация за оставленный Синай, закончилась провалом. Следует назвать и еще ряд серьезных ошибок, совершенных Бегином за время его пребывания в должности; в их числе растрачивание резерва твердой валюты вследствие попытки искусственно обеспечить устойчивость шекеля, поощрение бездумного расточительства населения (покупка потребительских товаров длительного пользования, туристические поездки за границу) и, главное, безмерное субсидирование израильского пребывания на территориях. Следует, разумеется, подчеркнуть, что до начала Ливанской кампании в жертву приносилось лишь национальное достояние, а не жизни молодых израильтян. По сути говоря, все годы нахождения Бегина на посту премьер-министра (равно как и вся его предыдущая деятельность) проходили под знаком обретения, причем всеми силами, свободы действий в борьбе за “неделимую Эрец-Исраэль”. Был ли премьер-министр в состоянии избавиться от этого наваждения, от стремления к территориальным приобретениям — как оказались способными на такой шаг Эзер Вейцман и Моше Даян? Осмелился ли бы он взглянуть в лицо своим избирателям после такого поворота на сто восемьдесят градусов и подчиниться их решению? Ни во время его первого срока пребывания на посту премьер-министра, ни во время его второго срока не наблюдалось даже признаков такого смягчения позиции.
В конце своей карьеры Бегин допустил, пожалуй, свою грубейшую ошибку, утратив всякое чувство исторической перспективы, — когда он стал прибегать к свойственной ему подстрекательской риторике, натравливая выходцев из стран Востока на ашкеназов; ко всему этому он добавил и свой вариант истории еврейского народа, непомерно сгустив краски. И в ходе своих дипломатических контактов с лидерами зарубежных государств, и при реализации своей более чем рискованной военной политики премьер-министр неизменно упоминал о травме Катастрофы европейского еврейства. Не может быть никаких сомнений, что память об ужасах Катастрофы таилась в глубине сердца Бегина. Однако постоянное упоминание Катастрофы применительно к событиям текущего дня было неумеренным и неуместным, и в конечном итоге просто утомляло собеседников. Шла ли речь о бомбардировке иракского ядерного реактора или ливанской деревушки, обличал ли он Ясира Арафата или Шимона Переса, вел ли он переговоры с Анваром Садатом или Джимми Картером — неизменное обращение Бегина к теме Катастрофы было его самым одиозным прегрешением. Как словом, так и делом Бегин политизировал — то есть низводил на уровень обыденности — самую горестную главу еврейской истории.
Глава XXXI.
На переломе: духовная жизнь Израиля и отношение народов диаспоры к Израилю
Развитие национальной культуры
Общий уровень культурной жизни в стране с каждым годом ощутимо возрастал. В 1970 — 1980-х гг. десять высших учебных заведений Израиля постоянно расширяли сферу своей деятельности, предлагая вниманию студентов все более широкий выбор научных дисциплин. Тель-Авив стал крупным центром творческой деятельности; работы израильских архитекторов, скульпторов и художников получали многочисленные премии и пользовались постоянно растущим спросом повсюду — от Парижа до Сан-Паулу. Израиль занимал первое место в мире (в расчете на душу населения) по посещаемости театров. Подобный же расцвет наблюдался и в издательском деле. В 1986 г. 180 израильских издательств выпустили в свет 5300 наименований книг (80 % из них на иврите), общим тиражом более 10 млн экземпляров. При этом читательский интерес не ограничивался “популярной” литературой. Ежегодно публиковалось не менее 5 тыс. новых поэтических произведений — в антологиях, литературных журналах, еженедельных газетных приложениях. Сборники таких пользующихся большой популярностью поэтов, как Иегуда Амихай, Меир Визельтир[49], Далия Равикович[50], Натан Зах[51], Амир Гильбоа[52], Дан Пагис[53], выходили тиражами до 5 тыс. — такие тиражи свидетельствовали бы о любви к поэзии и в стране с населением в десять раз большим, чем в Израиле.
Во второй половине XX в. отмечался неизменный рост общего уровня новой литературы на иврите, будь то проза или поэзия, — как в плане общей направленности и тематического охвата, так и с точки зрения литературного мастерства. Никогда прежде из-под пера израильских авторов не выходили столь разнообразные произведения, включая беллетризированные автобиографии, воспоминания о днях детства и истории, рассказанные от лица ребенка. Давид Шахар[54] в цикле романов Гейхаль га-келим га-швурим (“Дворец разбитых сосудов”), созданном во многом под влиянием Пруста, добился немалых успехов в этом жанре камерного, интимного повествования. В 1970-х гг. Йегошуа Кназ[55] публикует произведший глубокое впечатление на читателей сборник из четырех новелл о днях детства и отрочества, Рега мусикали (“Музыкальный момент”) и Гиргур лев (“Сердечный трепет”), где повествование об одном событии ведется разными рассказчиками. Все большее число израильских авторов начинает писать о трудных временах жизни в диаспоре. В 1989 г. пользующийся всеобщим признанием А. Б. Йегошуа публикует свой самый сложный для восприятия роман Мар Мани (“Господин Мани”). По форме эта книга — пять диалогов, причем каждый ведется с отсутствующим собеседником; события романа представляют собой хронику одной семьи на протяжении более полутора веков, место действия — Восточная и Центральная Европа, Балканы и Израиль. Произведения еще ряда авторов (а не только Йегошуа), созданные под влиянием событий в диаспоре, были попыткой осознать Катастрофу европейского еврейства. Книги Давида Шица, Навы Семель и Давида Гроссмана посвящены такой болезненной теме, как ужасы Катастрофы в восприятии израильтян, переживших этот ад.
Вполне очевидно, что израильская литература конца XX в., при всем ее разнообразии и стилистической изысканности, вернулась к откровенной ангажированности 1950-х гг. Хотя израильские писатели и преодолели свойственную тому периоду наивную политизированную схематичность и однобокость, они, тем не менее, вновь продемонстрировали свою прямолинейность, однозначно формулируя присущее им социально ориентированное мировоззрение. Отнюдь не ограничиваясь демонстрацией собственных убеждений на страницах своих произведений, они принимали активное участие в открытых форумах и политических съездах, произносили речи, подписывали петиции, комментировали текущие события на газетных полосах. Амос Оз, как и многие другие видные литераторы, умудрялся сочетать изысканную технику модернистского письма и тонкий, проницательный психологизм с беспрестанной озабоченностью проблемами социально-политического характера. Таким образом, завоевав устоявшуюся репутацию первыми романами 1960-х гг. (Гл. XX. Духовный кризис), Оз продолжал исследовать осознанные и подсознательные переживания своих главных героев.
В процессе своих творческих исследований Оз выявляет источники тревог и страхов израильского общества — это не только взаимоотношения с враждебным арабским окружением (повесть Гар га-эца га-раа [“Тора дурного совета”], 1976 г.), но и галлюцинаторные видения Земли Израиля, “возрожденной в крови и огне”. Оз исследует все эти страхи с необыкновенной чуткостью и проницательностью в публикуемых одна за другой книгах, в числе которых Лагаат ба-маим, лагаат ба-руах (“Тронуть воду, тронуть ветер”, 1973), Арцот га-тан (“Земли шакала”, 1981), Менуха нехона (“Истинное успокоение”, 1982), По ве-шам бе-Эрец-Исраэль (“По стране Израиля”, 1983), Куфса шхора (“Черный ящик”, 1987), Ладаат иша (“Познать женщину”, 1991). Произведения Оза, переведенные на многие языки и получившие высокую оценку в странах Запада, фактически стали голосом Израиля, обращенным к остальному миру. На родине писателя сотни тысяч израильтян давно уже считают Оза истинным выразителем их коллективной совести.
Конфронтация и культуркампф
Голос этой совести с особой выразительностью звучит в ответ на стремительно растущую политическую активность израильских религиозных ортодоксов. На память немедленно приходит 1949 г., когда на выборах в кнесет все религиозные партии выступили единым списком и получили 16 мандатов. В 1960-х гг. общая численность депутатов, избранных от религиозных партий, достигла максимума — 18 мест в кнесете. На протяжении последующих двух десятилетий религиозные партии поднимались до этого уровня представительства в кнесете не на каждых выборах; во всяком случае, до 1977 г. около двух третей мандатов в этом традиционалистском блоке принадлежало умеренной Национальной религиозной партии. Однако — и это следует подчеркнуть особо — к выборам 1988 г. (Гл. XXXIII. Политическая возня) ситуация резко изменилась: две трети мандатов религиозные избиратели обеспечили фундаменталистам — ультраортодоксальным партиям Агудат Исраэль и Шас.
Ирония судьбы состоит в том, что в самые ранние годы еврейского возрождения в Палестине именно ортодоксальные евреи играли самую значимую роль и шли на самые большие жертвы. В период новейшей истории первыми в Святую землю вернулись не сионисты, а именно эти истово верующие евреи. Их отбытие из Восточной Европы в начале XVIII в. (Гл. II. Связь с землей) (первые полторы тысячи человек, благочестивые семьи во главе с рабби Иегудой Хасидом), мучительные испытания, которые им довелось вынести в пути, безысходное отчаяние выживших в этой “пустыне Син” (пустыня между Египтом и Синаем) — все эти события трудно передать словами. Полвека спустя почти никого из этих первых поселенцев-ортодоксов уже не было в живых. Но и тогда их родные, поколение за поколением, продолжали прибывать на Святую землю. Члены этой общины не создавали материальных благ. Они приезжали с одной целью, с одной мыслью: жить и умереть вблизи древней стены Храма. Но в чем их никак нельзя было упрекнуть, так это в том, что они пеклись исключительно о собственных интересах. Какой же была жизнь — да и смерть — этого “спящего поселения”? Окруженные построенной турками средневековой крепостной стеной Старого города, они боролись за свое существование, замерзали зимой и страдали от зноя летом, умирая сотнями от брюшного и сыпного тифа. И в мирные времена они были на волосок от гибели, терпя непомерные налоги и тиранию своих арабских соседей, в постоянном ожидании расправы и побития камнями. В военное же время жизнь в осажденном врагами городе теплилась на грани голодной смерти. И несмотря на все это, к 1880 г. религиозные первопоселенцы составляли самую значительную по численности группу еврейского населения в Палестине, а в Иерусалиме они составляли большинство городского населения. По всей видимости, именно они и укрепили исходные позиции евреев в Святой земле.
На протяжении последующих десятилетий, разумеется, рост численности этой в высшей степени замкнутой группы населения, составившей ядро харедим — ультраортодоксов — внутри традиционно более умеренного ортодоксального меньшинства Израиля, стал самоочевидным фактом общественной и политической жизни еврейского народа. В первую очередь это нашло свое отражение в изменениях чисто демографического характера. Не приемля саму идею контроля над рождаемостью, эти облаченные в черное фанатики (в большинстве — хасиды) имели по десять и даже более детей. К 80-м гг. XX в. численность харедим составила, по всей вероятности, не менее 100 тыс. человек, проживающих по большей части в Иерусалиме и его окрестностях, а также в Бней-Браке. Осознав свою многочисленность, они прониклись уверенностью в своих политических возможностях и поднялись на уровень первых среди равных в категории ортодоксального населения. Впрочем, не менее значимыми оказались и идеологические факторы. Поворотным пунктом стала Шестидневная война, поскольку она способствовала росту мессианских настроений, и люди религиозные — как харедим, так и умеренные — оказались в числе первых, кто воспринял мистическую значимость триумфальной победы 1967 г. Впрочем, еще более значимым фактором, способствовавшим усилению позиций ультраортодоксов на политической арене, стала победа Ликуда на выборах 1977 г. и беспрецедентные суммы, выделенные Менахемом Бегином для ешив и других организаций, принадлежащих ультраортодоксам, в знак признательности за поддержку, оказанную ему и его коалиции религиозным электоратом.
Аппетит, как известно, приходит во время еды, и потому партия Агудат Исраэль и харедим, составляющие основу ее религиозного электората, усилили свое давление, упорно добиваясь финансовой и политической поддержки, с целью обеспечения своей самоизоляции. И в самом деле, Агудат Исраэль, возникшая, в сущности, как основная политическая сила и стержень ортодоксального истеблишмента, со всей ясностью продемонстрировала, что не намерена далее мириться с диктатом официального Верховного раввината, который на протяжении не одного десятилетия отождествлялся с прагматично настроенной Национальной религиозной партией, и заявила о признании авторитета лишь своего Совета мудрецов Торы. Члены этого Совета, семнадцать ультраортодоксальных раввинов, не связаны обязательствами ни с какими религиозными институциями или политическими движениями, и по всем вопросам еврейского закона лишь их мнение, а не мнение Верховного раввината является обязательным для их последователей. Агудат Исраэль вошла в возглавляемую Ликудом коалицию лишь с тем, чтобы получить должности и посты за свою поддержку на выборах, а также щедрые денежные субсидии. Во всем остальном харедим стоят особняком, не снисходя до контактов не только со светскими евреями, но даже и с другими еврейскими ортодоксами. Они не намерены идти на компромисс с религиозными плюралистами, в каком бы то ни было виде или форме. Такая позиция особенно характерна для партии Шас, образованной лидерами сефардского происхождения, вышедшими из Агудат Исраэль, эта партия получила значительную долю голосов ортодоксального электората на выборах в кнесет в 1984 г. и в последующие годы. Практически все члены партии Шас — выходцы из стран Северной Африки, которые давно уже негодовали по поводу патерналистского отношения к ним со стороны старого ашкеназского, как хасидского, так и литовского, истеблишмента Агудат Исраэль, отказывавшегося обеспечить раввинам североафриканского происхождения достаточное представительство в руководящих партийных органах, а их школам и ешивам — соответствующую финансовую поддержку. При всем том, однако, если говорить об отношениях религии и государства, то партия Шас на протяжении всего времени своего существования занимала и занимает место на правом фланге политического фронта, ничем не отличаясь от ашкеназских фундаменталистов.
Как уже было сказано, бескомпромиссная позиция харедим хронологически восходит ко времени второго правительства Бегина, когда Ликуд в 1981 г. одержал победу минимальным числом голосов. Харедим определили жесткий правительственный курс по таким вопросам, как аборты и аутопсия, и выступили против признания неортодоксального гиюра, вне зависимости от того, проводилась ли процедура гиюра в одной из стран диаспоры или в Израиле. Именно давление, оказываемое на правительство и все общество со стороны харедим, учитывая непримиримость их позиции, привело к ухудшению качества повседневной жизни в Израиле. Израильские женщины — это группа населения, которая всегда в наибольшей степени испытывала на себе угрозы и запугивания харедим. В 1978 г. комиссия кнесета представила результаты проводившегося в течение двух лет исследования относительно статуса женщин в еврейском государстве. Отчет комиссии привел общество в состояние шока. Дискриминация по половому признаку по-прежнему была характерна и для социальной, и для профессиональной сферы. Несмотря на то что уже несколько десятилетий как были приняты соответствующее законы, заработная плата женщин все еще была на 20 % ниже заработной платы мужчин (за выполнение одной и той же работы). Начиная с 1969 г., когда Голда Меир стала премьер-министром, всего лишь три министерских поста занимали женщины. В кнесете созыва 1988 г. доля женщин составляла менее 8 %. Не было ни одной женщины, которая занимала бы пост мэра или главы местного совета.