Мне кажется, что проходит целая вечность, прежде чем папа берет и крепко сжимает мою руку. Когда он начинает говорить, мне приходится наклониться, чтобы расслышать его слова.

– Кое о чем я тебе никогда не рассказывал. Надеялся, что уже не придется. Даже теперь не уверен, что это необходимо…

Я выпрямляю спину, готовясь к неизвестности:

– Это связано с Испытанием?

Отец никогда не рассказывал о том, как сам проходил Испытание и как учился и жил в Университете, несмотря на то, что я засыпала его вопросами. Я чувствую, как крепнет близость между нами: скоро у нас с ним появится общий опыт. Но новое ощущение длится всего минуту.

– Жаль, что тебя выбрали.

Эти слова звучат как пощечина. Я пытаюсь выдернуть руку, но он не отпускает меня. Его взгляд устремлен в темноту, но выражение лица свидетельствует о том, что он ничего не видит. Я догадываюсь, что он напуган, и сразу забываю свою обиду. Папа пытается поймать мой взгляд, и мне становится тревожно.

– Мои родители и я сам мечтали, чтобы меня отобрали для Испытания. Наша семья едва сводила концы с концами. Омаха была одной из самых многолюдных колоний Содружества. Людей многовато, ресурсов в обрез. Еды на всех не хватало. Бывали даже случаи смерти от недоедания. Мои родители верили, что я смогу помочь в решении проблем, в восстановлении нарушившегося баланса. А я хотел, чтобы они получили от правительства деньги, выплачиваемые семьям кандидатов на Испытание, компенсацию за выбывшие рабочие руки. Отчасти я разделял веру своих родителей, тоже верил, что смогу помочь, и хотел попытаться.

Для меня это новость – что правительство платит компенсацию семьям кандидатов. Мне хочется спросить, компенсируют ли ему и маме деньгами мой отъезд, но отец не умолкает, и я оставляю свой вопрос на потом.

– Тогда колоний насчитывалось всего четырнадцать. В Испытательном центре нас собралось семьдесят один человек. Испытание длилось четыре недели, но я не могу вспомнить ни одного дня. Шестнадцать из нас отобрали для следующего этапа. Глава Испытательного комитета говорил, что все, касающееся Испытания, стирается из памяти после завершения процесса для обеспечения конфиденциальности.

– И ты не сможешь мне сказать, что представляли собой сами экзамены? – Я не могу скрыть горького разочарования. Я-то надеялась, что отцовский опыт поможет мне подготовиться, обеспечит хоть какое-то преимущество! Наверное, именно это и стремилось предотвратить правительство Содружества, лишив отца памяти об Испытании.

– Я помню, как приехал в Испытательный центр, как познакомился со своим соседом по комнате, Джоффом Биллингсом, как мы пили за наше блестящее будущее, чокаясь кружками с молоком и закусывая пирожными. Еды было вволю, все были переполнены радостным ожиданием. В первую ночь мало кто смог уснуть: все знали, что назавтра мечтам может прийти конец, если мы не справимся с экзаменами. Следующее воспоминание – уже комната со стульями, где нам сообщили, что Испытание завершено. Спустя три недели я стал посещать занятия в Университете. Джофф не прошел, две девушки из нашей колонии, приехавшие вместе со мной, тоже.

Из темноты доносится крик совы, но папе не до нее.

– Университет был вызовом. Мне нравилось учиться, нравилось сознавать, что я делаю что-то важное. Родители сумели сообщить мне, что у них все в порядке и что они мной гордятся. Я был счастлив и не вспоминал про Джоффа и других кандидатов, не справившихся с Испытанием…

Он закрывает глаза. Я молча сижу с ним рядом, пытаясь представить, каково это – забыть своих друзей. Помнить только день знакомства с Дейлин, но не наш смех, не совместные приключения… От одной мысли об этом на глаза наворачиваются слезы, и я переплетаю пальцы с папиными, чтобы нам обоим стало лучше.

– После выпуска я отправился в колонию Ленокс. Тамошний ботаник был близок к важному прорыву, и в Содружестве решили, что ему будут полезны мои идеи. Проработав год, я повстречал парня, напомнившего мне Джоффа. Той ночью мне стали сниться сны. Я просыпался в поту, с бешено колотящимся сердцем – сам не зная отчего. Ни одна ночь без этого не обходилась. Начала страдать моя работа, и правительственные медики прописали мне пилюли для улучшения сна. Но сны от пилюль не прекратились, стало лишь труднее их избегать. Теперь я помнил свои ночные сны днем. Сначала это были обрывки, вспышки: Джофф показывает мне большой палец в белой комнате с черными столами. Большие часы с красными цифрами, отсчитывающие время, пока я вожусь с тремя цветными проводками. Девичий крик…

Папа выпускает мою руку и встает. Когда он, пригладив волосы, начинает расхаживать взад-вперед, мне делается страшно.

– Потом редкие вспышки сменились одним и тем же повторяющимся сном: Джофф, девушка по имени Мина и я идем по улице вдоль железных остовов сгоревших зданий. Улица усыпана осколками стекла. Мы ищем воду и ночлег. Здания в таком ужасном состоянии, что мы опасаемся использовать их в качестве убежища, хотя, возможно, нам придется поступить так из-за хищников, которых мы видели ночью. Мина хромает. Я нахожу ветку и предлагаю сделать для нее посох. Пока я занят выстругиванием посоха, Джофф производит разведку квартала. Мина просит его не уходить далеко, он обещает, что будет рядом. Через несколько минут он кричит, что нашел что-то. А потом мир взрывается.

Папа переводит дух. У меня громко колотится сердце. Папин голос делается так тих, что я наклоняюсь, прислушиваясь.

– Сначала я нахожу Мину: она наполовину завалена обломками бетона, по лицу течет кровь.