Тем же вечером я написала для Эллиса записку, уговаривая себя, что любопытство не порок. К тому же от беседы с детективом могла быть и прямая выгода. Вдруг объявился вор, заинтересованный исключительно в Нингеновских "Островитянках"? Вряд ли о таком событии объявили бы широкой общественности, но вот Эллис наверняка поведал бы мне кое-какие подробности, да еще и посоветовал бы что-нибудь путное. И тогда бы я попыталась защитить свою "Островитянку" - например, застраховала ее на крупную сумму или поместила в банковский сейф. Как говорится, береженье лучше вороженья.
В кофейне же было необыкновенно тихо; едва ли не каждый второй столик оставался свободен. Из завсегдатаев не пришел никто, даже миссис Скаровски. Однако около половины девятого на пороге появился Луи ла Рон, пребывающий в весьма приподнятом настроении. Увидев меня, он несказанно удивился:
- Вечер добрый, леди Виржиния! Не ожидал вас увидеть здесь, сказать по правде. Какая неожиданность!
Такое приветствие привело меня в замешательство.
- Добрый вечер. И где же я должна быть, по-вашему? - ответила я с улыбкой, скрывая неловкость.
- Как где? - ла Рон рассмеялся. - Там же, где и большая часть бромлинской знати - в Королевском театре, на премьере "Императора". Неужто вам не прислали приглашения?
Я только плечами пожала.
- Прислали, конечно, однако мне показалось более интересным другое приглашение. А этот спектакль - всего лишь модное событие, о котором поговорят немного и забудут. Настоящие торжества в честь годовщины восшествия на престол Вильгельма Второго будут завтра - традиционная речь Его величества на Эссекской площади утром и, разумеется, бал, - я вежливо указала журналисту на один из столиков. Как-то неприлично беседовать, стоя посреди зала.
- О, да, на этом балу буду присутствовать и я - как лучшее перо Бромли, разумеется, - с изрядной долей иронии откликнулся ла Рон, передавая Мадлен свой плащ и усаживаясь на указанное место. - Вот тяжелая будет ночка - среди платьев, фраков и... э-э... - он с сомнением оглянулся и добавил уже тише: - ...и высокомерных физиономий. Ну, вас я не имею в виду, разумеется...
- Меня там и не будет, - рассмеялась я, не обращая внимание на бестактность журналиста. "Высокомерные", как же! Впрочем, в чем-то он прав - со своей точки зрения; вряд ли аристократы будут любезничать с газетным писакой, пусть и лучшим в Бромли. А вот какая-нибудь пожилая маркиза, посетив бал, вернувшись домой наверняка утрет скупую слезу: "Ах, какое изысканное общество, как все милы и добры!".
- А почему, если не секрет?
Я помрачнела.
- Со дня смерти леди Милдред еще и года не минуло, и по неписаным правилам приглашения на протокольные мероприятия присылать мне еще нельзя. Это было бы неуважением к памяти покойной графини.
- Да пребудет она на небесах, - скорбно отозвался журналист. Судя по выражению лица, он хотел спросить меня еще о чем-то, и теперь деликатность боролась с профессиональной беспардонностью. Разумеется, беспардонность победила: - Скажите, а что это за "другое приглашение", которое оказалось заманчивей билета на грандиозную премьеру? Не примите за простое любопытство, конечно...
- Приглашение в галерею Уэста, на открытие новой выставки.
Ла Рон от удивления выронил салфетку, которую как раз собирался расстелить у себя на коленях.
- Вы тоже там были? И слышали знаменательное заявление? Вот проклятье, и я присутствовал, а вас не заметил!
- Вероятно, из-за дождя, - улыбнулась я, подумав, что беседа перестает мне нравится и пора бы ее аккуратно свернуть. - К слову, у нас появился новый кофейный рецепт. Кофе с жженой карамелью и свежей мятой - не желаете попробовать? Очень, очень рекомендую.
- Кофе? - ла Рон вздохнул. Он был человеком неглупым и намеки понимать умел. - Желаю, конечно. Благодарю за совет, леди.
Журналист пробыл в "Старом гнезде" недолго - допил свой кофе и ушел "освещать премьеру". Что там можно было "осветить", приехав к самому концу спектакля, я не знала, но от души пожелала ла Рону успеха.