— Хочешь, мы поможем тебе разобрать вещи? — Мин шныряла повсюду, явно разочарованная отсутствием коробок. — Судя по размерам перевозочного грузовика, который был здесь утром, у тебя должна быть куча вещей.

— На самом деле, нет, это было мое оборудование. Я никакой мебели с собой не привезла. — Разозлившись от нацеленных на нее любопытных взглядов, Клер засунула руки в карманы. «Это хуже, — решила она, — чем интервью для прессы». — Я решила взять с собой только то, что нужно.

— Молодежь. — Сказала Мин с короткой усмешкой. — Порхают как пташки. Что бы твоя мама сказала, узнав, что у тебя здесь нет ни чайной ложки, ни своей подушечки для сидения?

Клер полезла за сигаретой. — Наверно, предложила бы сходить в магазин.

— Ну, мы тебе не будем мешать. — миссис Финч собрала дам со знанием дела, как если бы это были девятилетки. — Просто верни тарелки, когда время будет. Они все подписаны.

Они вышли гуськом, оставив запах шоколадных пирожных и цветочных духов.

— Ни одной тарелки в шкафу, — проворчала Мин. — Ни единой тарелки. Но в холодильнике у нее много пива. Мне кажется, что отец что дочь.

— Ой, Мин, замолчи, — сказала по доброте душевной Глэдис Финч.

Сумасшедшая Энни любила петь. Ребенком она пела сопрано в хоре Первой Лютеранской церкви. Ее высокий, приятный голос мало изменился за полвека. Как и не изменился ее необремененный разум.

Ей нравились яркие краски и блестящие предметы. Она часто наряжалась в три блузки, одна поверх другой, и забывала надеть трусы. Навешивала на руку звеневшие браслеты и забывала мыться. С момента смерти матери, двенадцать лет назад о ней никто не заботился, не готовил с вниманием и любовью еду и не следил, чтобы она ее съела.

Но город заботился о себе. Кто-нибудь из «Женского Клуба» или городского Совета каждый День подъезжал к ее ржавому, кишевшему крысами фургону, чтобы передать еду или посмотреть на последнюю коллекцию отбросов.

У нее было сильное и крепкое тело, как бы восполнявшее хрупкость рассудка. И хотя волосы ее совершенно поседели, лицо оставалось нежным и приятным, а руки были круглые и розовые. Каждый день, независимо от погоды, она проходила расстояние в несколько миль, таская за собой холщовый мешок. К «Марте» на пирожок и стаканчик вишневого напитка, на почту за цветастыми вымпелами и письмами, к «Гифт Импориум», чтобы изучить витрину.

Она прогуливалась вдоль дороги, напевая и бормоча себе под нос, осматривая землю в поисках сокровищ. Она настойчиво обходила поля и леса, и у нее хватало терпения простоять час, наблюдая, как белка лущит орех.

Она была счастлива, и ее бессмысленно улыбающееся лицо говорило о десятках не раскрытых ею тайн.

Глубоко в лесах было одно место. Расчищенный круг, с вырезанными на деревьях изображениями. За кругом была яма, из которой иногда доносился запах паленого дерева и мяса. Каждый раз, когда она отправлялась туда, кожа ее покрывалась мурашками. Она помнила, что была там ночью, когда ее мама уехала и Энни отправилась искать ее по холмам и лесам. Там она увидела такое, что от ужаса у нее перехватило дыхание. Такое, что еще несколько недель не могла уснуть. До тех пор, пока воспоминания не стерлись.

Она запомнила лишь кошмарное видение созданий с человеческим телом и головами животных. Поющих. Танцующих. Кто-то кричит. Но вспоминать ей не хотелось, так что она запела и стала думать о другом.

Больше она туда ночью не ходила. «Нет, сэр, по правдочке нет, ночью не ходила». Но иногда ее словно тянуло туда. И сегодня был именно такой день. Днем она не боялась.

— Пойдем мы дружно все к реке. — Ее девичий голос разносился в воздухе, когда она волоча за собой мешок, вступила в круг. — Прекрасной, прекрасной ре-е-еке. — Захихикав, она поставила ногу в круг, как перебарывающий страх ребенок. Шорох листьев заставил забиться ее сердце, но она захихикала, увидев проскакавшего в траве зайца.

— Не бойся, — крикнула она ему вдогонку. — Здесь никого нет, кроме Энни. Никого здесь нет. Никого здесь нет, — пропела она, двигаясь и раскачиваясь в своем танце. — Пришла в сад я одна, покуда роса с роз не сошла.

«У мистера Кимболла были самые красивые розы», — подумала она. Он иногда срезал ей цветок и предупреждал, чтобы она не поранила палец о шипы. Но он теперь уже мертв, вспомнила она. Мертв и похоронен. Как мама.