Густава накрыло осознание того, что пыталось пробиться из тьмы, стоящей за его спиной и говорящей с ним во снах. Того, что он видел, не должно было существовать.

Осколок старого в новом цикле! Запретное событие! Циклы не должны пересекаться! Граница между ними всегда должна быть едина — невозможно начать новый цикл, не завершив старый!

И здесь, и сейчас, проходя не просто новый, а Первый, цикл, встретить двойного призрака!

Густав вспомнил это лицо! Вспомнил этого русского парня, работа с которым и поставила крест на удачной карьере гениального немца. Удачная первая попытка выдернуть его сознание из игры, обернувшаяся полным провалом. Продемонстрированная способность манипуляции сознанием без использования какого-либо оборудования и в последующем полное игнорирование всех попыток Густава зацепить вёрткий разум этого гнусного русского!

Как же его звали?

Густав до боли в висках напряг свою память, пытаясь на время выделить личные воспоминания от потока помех, которые шли из тьмы. Из такой, обычно, пассивной, равнодушной и незаметной тьмы. Его мощные лапы конвульсивно подёргивались, когти оставляли глубокие борозды на полу пещеры. Тонкий скулёж прорезал тишину пещеры. Огромная мутировавшая туша испытывала острую физическую боль.

Бардин! Точно! Русского звали Николай Бардин!

Ох, как же он его ненавидел, выслушивая насмешки Куратора и пытаясь доказать свою компетенцию! Сколько он строил планов мести этому Бардину, когда его вытащат и Густава снова вернут в проект на его законное место. И глухое раздражение, когда он, уже после «вдоха» взломал давно не работающие холодильники на нижних уровнях института и обнаружил там давно разложившиеся тела и этого русского и той финской девчонки, благодаря которой и собирали изменённых зверей.

А тут, как будто Рождество с днём рождения в один день! Такой подарок!

Охота заиграла в сознании Густава Нойманна совсем другими красками.

И даже такая ранее пассивная тьма соглашалась с тем, что жертва должна быть уничтожена, раздавлена, выдрана из ткани реальности. Нельзя дать Бардину возможности вырасти и стать сильнее. Нельзя рисковать. Нельзя проиграть!

Семён «Тень» Астахов до определённого момента считал, что его жизнь разделена на два неравных, кардинально отличающихся друг от друга этапа: на жизнь до «вдоха» и на выживание после.

Жизнь Семён уже практически не помнил. От неё остались только привкусы каких-то ненастоящих забот волнений, способных только-только пошевелить убаюканное отсутствием реальных угроз сознание. А также сожаление по упущенному времени и жалость, что не ценил эти тёплые, как вечерний глинтвейн, времена, тратя себя на ненависть, зависть и злость к тем, кто, по мнению Семёна, имел больше, был глупее и смог устроиться лучше.

Ох, как же он, до хруста зубов сжимая челюсти, жалел о том ушедшем времени, когда словом «выживать» кокетливо обозначали совсем иное. Когда коллектив мог «сожрать» новичка и общественность лишь грустно качала на это головой, а сам «сожранный», размазывая сопли, писал заявление «по собственному» и шёл искать другое место работы, обогащённый жизненным опытом. Когда у подъезда то и дело слышались фразы, что, мол, «Кристинка Филатова своему уже все мозги выела, парень не знает, куда ему деваться». И когда законы работали не для всех и не одинаково, но, чёрт возьми, работали! Когда был рынок с волчьим лицом и когда человек человеку был волк. О том тёплом, живом и плюшевом времени.

Выживая после «Вдоха», радуясь каждому новому рассвету, познав искреннее счастье просто оттого, что проснулся, Семён по-новому учился жить. Каждый новый день, который Семён умудрялся пережить, безвозвратно что-то в нём изменял. Стирал старое, прописывал новое, исправляя жизненные ценности, моральные ориентиры, лепя из старого Семёна нового. Такого Семёна, который бы смог пережить и следующий день, и тот, что придёт за ним, и ещё один. При этом сам Семён мог лишь молиться, засыпая поздно вечером, что ему хватит запаса пластичности, и он не сломается, пока мир лепит из него что-то жизнеспособное.

И вот совсем недавно, Семён с каким-то непередаваемым чувством осознал, что в его жизни появился новый этап. Третий.

Жизнь после смерти.

Когда погибла его Семья, когда их всех порвали жруны, в тот день поисковик Семён умер, пойманный и загрызенный стаей искажённых.

Случившееся после прыжка жруна, сломавшего ему руки и ноги, долгое время воспринималось как сон. Или как бред умирающего сознания.

Заброшенное убежище. Нежилое. Мёртвое. Населённое мертвецами и призраками.