— Потенциально, — сказала Главный психолог. — Но я не обвиняю. Сейчас ты именно сам себя обвиняешь.
— Ты обвиняешь даже нового министра…
— Потенциально, — всхлипнула Главный психолог и опустила взгляд.
— Выходит, всякого, мыслящего иначе, можно теперь…
— Потенциально… — голос ее сорвался, и она заплакала. — А также и тех, с кем связывают эти разноцветные телефоны.
Это психолог уже произнесла шепотом, сквозь слезы.
Шеф полиции подождал, пока она успокоится. Потом, задумавшись, подошел к застекленной стене и раскрыл среднее окно. Колокольный звон с оглушительной силой ворвался в комнату. Там, внизу, на улицах, остановилось движение транспорт, машины гудели, выражая таким образом скорбь в связи с невероятным несчастьем, постигшим нацию. Безмолвные люди стояли толпами, опустив головы. Главный психолог достала платочек и прижала к глазам.
— Как долго будут звонить колокола? — тихо спросила она. Как долго будут сигналить машины? Что произойдет, если мои предположения окажутся верными? Охота на людей. Расовые преследования. Необдуманные действия, вызванные ненавистью и жаждой мести. И все потому, что я всмотрелась в Глаз Кассандры и не могла удержаться, чтобы не сообщить тебе свои мысли. — Она глубоко вздохнула. — Это все, конечно, моя профессиональная дотошность. Моя убежденность, будто мне известно, что творится в человеке, в его самых потаенных уголках. Там больше зла, чем добра…
Она порывисто встала и подошла к шефу полиции, который стоял теперь спиной к окну и был похож на восковую фигуру.
Она взяла его за руку.
— Забудь все, что я говорила. Ты ведь сам сказал, что это несчастный случай. Разгильдяй шофер и пассажир Министр, имевший мое разрешение не пристегивать ремень безопасности.
Шеф полиции медленно покачал головой и устремил на нее свой холодный взгляд.
— О, нет, Кассандра, — проговорил он с расстановкой. — Ты и мне дала возможность всмотреться в твой «Глаз» и понять доселе скрытую взаимосвязь событий. Теперь мой долг, моя профессиональная дотошность, мой престиж поставлены на карту.
И если в твоем «Глазе» движение по спирали идет от периферии к центру, то я буду действовать наоборот. И, возможно, я найду твоего камикадзе. А народ тем временем пусть воздвигнет некрополь с колоннами — свой алтарь с пальмами.
«..Власть, которой он, Министр, наслаждался каждое утро как душистым мелом, намазанным на ломтик хлеба к завтраку, которая утешала слабых и подчиняла себе сильных, власть, которая его окружению, получившему от него высокие посты и пользовавшемуся его покровительством, давала возможное делать свои дела, ибо лица, составляющие это окружение, хотя сами по себе и слабые, могли пользоваться психическим и физическим силовыми полями власти для исполнения своих обязанностей и выбора средств…»
Новый министр, пробежав взглядом страницу дневника, одобрительно кивнул собственным формулировкам. Он был доволен тем, что в них допускалось предположение, что не только Министр, мог ежедневно иметь на своем столе все деликатесы власти, и выбирать, и наслаждаться, а в подходящих ситуациях приглашать и других к столу, чтобы отведать эти лакомства, но не для насыщения, а лишь для возбуждения аппетита. По правилам игры и иерархии именно его судьба, управляемая неумелым шофером или какими-то неведомыми силами, сделала наследником власти.
А как искусно Он «жонглировал» своей короной, скипетром и державой! Как виртуозно умел облачать мысли, намерения и амбиции в сверкающие одежды риторики, так удачно подобранные для той сцены, тех кулис и того освещения, каких требовала конкретная ситуация! Как превосходно умел одновременно играть роль души коллектива и самоотверженного индивидуалиста несущего добровольно взятый крест исключительно благодаря силам, которые сообщались ему от других! Роль мудрого наблюдателя, эксперта, советчика и автора принимаемых решений!
Новый министр вздохнул. Смог бы он сам когда-нибудь так менять облик? Вкладывать понятие «коллектив» в слово «мы» так чтобы в нем не только отражалась общность бремени, ответственности и энтузиазма, но чтобы оно еще и воспринималось публикой как хотя и не провозглашенное, но доверчиво принятое pluralis Majestatis, как вотум безграничного доверия, святость гения и непредвзятое указание компаса при выборе пути. Смог бы он сам когда-нибудь так иронизировать над собой, как Он, заставляя аудиторию плакать и прощать, смеяться и вставать на его сторону, или проявлять симпатии и антипатии, подчиняясь взмаху кнута укротителя?
Он внимательно изучал его речи по телевидению и пропагандистские статьи, консультировался с психологами, научился находить новые, еще не освоенные, но заманчивые понятия вместо не внушающих доверия обыденных слов, лишенных остроты и прелести новизны. Он постепенно освоил технику заполнения этих понятий желаемым смыслом, учитывая невероятную инертность в осмыслении людьми взаимосвязи явлений. Но способен ли он теперь заменить его? И найдется ли вообще, кто способен это сделать?
Несколько минут он сидел неподвижно, погрузившись в эти мысли, пока вдруг не понял, как давит на него колокольный звон, нависший траурным покровом над городом. Звон продолжался уже два часа. Он хотел было распорядиться, чтобы прекратили звонить, но не отважился — боялся, что это могло быть расценено как кощунство. Тогда он снова заглянул в дневник и вдруг вспомнил, когда и почему начал делать ежедневные заметки о событиях и о себе самом.