— Горе? Что за горе?
— Так старший сын трактирщика, брат ейный, которого вы к монахам послали, так сгинул он.
— Как сгинул?
— А так и сгинул. Уехал, и более его никто не видел.
— Он же на моем коне уехал.
— Ага, еще и седло взял. И, скорее всего, взял черного жеребца. Самого дорогого. Да, точно. Вороново взял. — Радостно сообщил Еган. — Любой бы в его возрасте захотел бы по деревне на таком коне проехать.
— Чему ты радуешься, болван? Тот конь дороже, чем эта харчевня будет. Это боевой конь, он этого дурака сбросил где-нибудь да сбежал. Этот дурак с переломанными лытками в дорожной канаве валяется, а коня мне искать придется.
Но если и нужно было кого упрекать солдату так это себя, это позволил мальцу взять такого коня, сам виноват, впрочем, вчера ему не до коней было.
— Ну, так я подсоблю, — сразу стал серьезней Еган, — вместе искать коня будем. Мне седлать коней?
— Сначала завтрак и воду, затем перебинтовать ногу, только потом седлать.
— Ага, распоряжусь.
Топая по лестнице, Еган сбежал вниз, не закрыв дверь, а сам Волков повалился на кровать.
Он стал прислушиваться к себе, к своим ощущениям. «Увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются». А вот и она, самая страшная часть фразы — ожидание болезни после увечья. Он даже вспомнить не смог всех боевых товарищей, которые умерли после не смертельной, казалось бы, раны. И все у них всегда начиналось с двух верных предвестников смерти — жар и лихорадка. Волков вспомнил одного своего старого друга, который получил стрелу под ключицу. Стрелу и наконечник благополучно извлекли, а друг слег от жара, и его трясло как паралитика. В летнюю жару он тянул на себя одеяло и трясся от холода. И бесконечно пил. Пил и пил воду. На время он терял сознание, и ему становилось жарко, он скидывал одеяло. Но только на время. Затем снова кутался.
— Лихорадка, — сказал доктор.
— Пути Господни… — сказал поп.
Он еле выжил, но былую силу так и не набрал, ушел из солдат больным.
Вот теперь Волков лежал на кровати, слушал дождь и прислушивался к себе. Нет, жара, судя по всему, у него не было. А лихорадки тем более. Но он знал, что эти два верных предвестника болезни и смерти на первый день после ранения могут и не прийти. Когда-то он даже пытался читать медицинские книги, но про то, откуда берется лихорадка и почему приходит жар, там не было. Там было все: про разлитие черной желчи, про легочную меланхолию и про грудных жаб, но ни про лихорадку, ни про жар ничего. Только какая-то муть про то, что лихорадку приносит восточный ветер, а жар случается от духовных потрясений и любовной тоски. Но вся беда заключалась в том, что всех его знакомых и друзей нельзя было уличить ни в одном, ни в другом, да и восточный ветер с ними бы не совладал. Поэтому Волков продал толстые фолианты с картинками, которые он захватил при взятии Реферсбруга одному хитрому юристу. Как потом выяснилось, всего за пятую часть их настоящей стоимости.
Он встал, попробовал наступить на ногу. Боль была терпимой, намного менее чувствительной, чем в плече. Да, плечо болело, и болело так, что он даже не смог бы сам одеться.
— Еган! — крикнул в открытую дверь.
И услышал топот по лестнице.