— Кто?

— Имени не знаю! Но печенью чую — опасный тип! Синеглазый, высокий, тело как у бога атлетизма. И прямо под столом ему насасывала самая красивая девушка из всех, что я видел. Жрала мороженое и насасывала…

— Где ее сраная кожа? Где ее лицо? Уже отправил? — я с такой силой сжал пальцы на его скальпе, что почувствовал, как лопнула дряблая кожа.

— А-А-А! Стой! Нет! Еще нет! Она в холодильнике! В специальном сохраняющем растворе! Через час прибудет курьер!

— Что за раствор?

— Сохраняющий! Кожа жива!

— Почему?

— Он сказал — без лишних повреждений. И с сохранением жизни. Ее вроде бы пересадят!

— Кого?

— Кожу! Лицо! Все целиком! Кому-то другому. Я так думаю — он тоже был под диким кайфом и что-то бормотал про то, что идея о повторном приживлении картины просто чудесна, но что трудно отыскать кого-то с подходящими телесными мерками, но такое веселье того стоит! Послушай! Я накосячил! Но… я спасал свою жизнь. У того типа были безумные глаза! Безумные!

— А какие сейчас у меня? — с улыбкой спросил я, нажимая на осколок и выворачивая глаз наружу. Выпятившееся глазное яблоко навело зрачок на меня и… лопнуло, разбрызгивая содержимое…

— А-А-А-А-А-А-А!…

Старый матерчатый экран подрагивал на растяжках, давно отработавшие свой ресурс динамики ощутимо хрипели, древний проектор то и дело лязгал внутренним механизмом, а над погруженной в ночную темень крышей башни разливалась музыка давно умершего пианиста, чье изображение проецировалось на экран. Разлегшиеся на рваных одеялах сверстники уже как час отрубились до следующего утра, спала и новая женщина старого отшельника. А он сам, и я сгорбились над старым гобаном, со звонкими щелчками выставляя камни в попытке занять больше территорий и окружить войска противника.

— Пианино… мешает — не выдержал я наконец, видя, как белые камни старика захватывают все больше пространство на деревянном гобане.

— Мешает чем? — мирно поинтересовался старик, пребывающий сегодня в благодушном настроении.

— Да всем! — буркнул я и, все еще неумело пристроив камень между средним и указательным пальцем, со щелчком опустил его на гобан — Какой-то мужик в пиджаке с хвостами шлепает пальцами по черно-белым клавишам и мешает мне сосредоточиться на войне…

— Ты ведешь войну — согласился отшельник — Все верно. Но пианино не может мешать. Ведь пианино — и есть сама война. Лучший инструмент для этого дела… Под его музыку было начато немало кровопролитных войн…

— Не догоняю… честно…

— Вот ты сидишь за гобаном и мы поочередно двигаем камни. У меня белые, у тебя черные. Мы сражаемся. Так?

— Мы воюем — кивнул я, глядя, как на игровую доску неотвратимо опускается белый камень, что сломает задуманную мной комбинацию.