Ю. В. Буторова, 15 ноября
Везем с собою в офицерском вагоне русского и австрийского офицеров, два друга, но ни бум-бум ни на каком языке как на родном. Объясняются, несчастные, и друг за другом ухаживают, подают подушки, воду.
Другой – молодой мальчик 19 лет, отняли обе ноги. Трагичным голосом говорит: «Сестра, что я буду делать таким уродом, мне вот всего 19 лет. Денег нет, и служить не могу».
«Русское слово», 15 ноября
Отравился известный в Москве куплетист Убейко, увлекавшийся также и авиационным спортом. Убейко выпил 3 фунта политуры и скончался.
«Муравтичка», 16 ноября
Рассказы о каком-то разорении Германии и недовольстве там – сущие пустяки. Они ведут победоносную войну, их не удастся сломить всему миру – таково настроение их, и в значительной степени верное, так как у нас нет и тени успеха против них. Все только частичные успехи, и масса больших, очень больших неудач, начиная с Самсонова, которую мы ощущаем особенно ввиду совпадения района: натыкаемся на остатки его армии в лесах. Из писем офицеров знаем, что в Данциге 1300 русских офицеров, а всего до 150 000 пленных русских. И тем обиднее, что надежды последующими успехами смыть это пятно не оправдываются: число наших пленных растет, равно как и число взятых у нас орудий. Это общее ощущение среди нас, и в частности среди офицеров Генерального штаба, наиболее компетентных. Враг серьезный, с которым нам трудно тягаться. Особенно вредит нам наша беспечность – недостаточно охраняемся по ночам, мало и поздно окапываемся. Наша артиллерия не долетает, командный состав очень вял, недостаточно энергичен. Аэропланы наши почти не летают, у них же – все время, не говоря уже про разницу в перевозке по железным дорогам и по шоссе. Так они даже у нас возят пехоту на подводах, а мы заставляем ее шагать пешком, к тому же часто взад и вперед до 40–50 верст в день.
Т. Я. Ткачев, 17 ноября
За бои под Ивангородом к наградам были представлены все офицеры. Основанием для наград, за неимением других заслуг у дружинных офицеров, служило одно: мы способствовали возведению окопов. Между прочим, в число представленных к наградам попал и один прапорщик, который еще перед наступлением неприятеля уехал сопровождать в К. сожительницу командира. Во время боев этот прапорщик отсутствовал, но и ему поставлено в заслугу «возведение окопов».
Во время приезда царя многие получили награды. Некоторым были подарены золотые часы. Эти часы до того разволновали нашего командира, что он несколько дней не мог ни о чем говорить, не вспомнивши часов.
– Вот они какие – пролезли вперед и получили! А за что, спрашивается? – убивался он совершенно непритворно.
– Оставь, Митя, говорить все о часах, – смеялась даже сожительница полковника.
– Чего там – оставь: ведь можно было бы получить, – вздыхал он.
За этим горестным вздохом следовал не менее горестный рассказ о том, как получил часы какой-то знакомый подполковник, заведующий только автомобилями, получил даже шофер…
О. Козельский, 19 ноября
Опять ночь, и опять я не сплю. Но, слава Богу, спит бедный Р. Он лежит первым от входа. Он – калека; у него отрезана правая нога и ступня левой. Целые дни Р. молчит, неохотно отвечает на вопросы врача, и его ничто не занимает. Самый нуждающийся в посторонней помощи, поручик реже всех прибегает к ней. Без кровинки в лице, он лежит все время с полузакрытыми глазами, не слышно, как дышит, и, кажется, будто не живет. Сегодня я в первый раз говорил с ним. Случилось так, что в палате мы остались вдвоем.
– Вы не спите? – неожиданно спросил меня Р.
– Нет. Вам что-нибудь надо?
– Какой я видел сейчас чудный сон, – не отвечая мне, тихим голосом продолжал раненый. – Я видел что-то очень прекрасное, цветы и солнце и самого себя здоровым очень сильным, взбирающимся на высокую, высокую гору… И будто с целью взглянуть на себя, такого необычайного, я встал с кровати и подошел к окну… И я проснулся. Это был сон.
Поручик замолчал, а вслед за тем я услышал какие-то странные, хрипящие звуки. Я понял, что Р. плачет. Но что я мог сказать ему в утешение?