Я прислушиваюсь к фоновому шуму раций и лязгу закрывающихся дверей. Негромкое бормотание, окружающее меня, служит белым шумом, это другие люди взволнованно говорят о близких, по которым они так скучают.

Жаль, что я не могу разделить их чувства. Как бы мне хотелось, чтобы белые стены и унылые светильники над головой не несли в себе чувство обреченности, распространившееся по всему моему телу. В отличие от других здесь, я ехала пять часов и двадцать пять минут, не для того, чтобы увидеть любимого. Я пришла сюда, в это жалкое место, чтобы увидеть ненавистного.

Тюремные охранники смотрят на каждого из нас с отстраненным интересом, махая палочкой над нашими телами, чтобы обнаружить какие-либо неизвестные металлические предметы. Как только эта задача бывает выполнена, они машут нам на следующий пункт проверки.

Это место такое… холодное. Так лишенное тепла. Оно практически посылает озноб по всему моему телу. Я не могу представить себе худшего места, куда можно поместить кого-то на долгие годы.

Хорошо.

Войдя в семейную зону, я сажусь за стол в самом дальнем углу. Я сижу лицом к двери, через которую должны проходить гости системы. Мне нужно увидеть его, когда он войдет. Я хочу видеть, как он приближается ко мне. Назовите это инстинктом самосохранения, но первое правило, чтобы не быть застигнутым врасплох, — никогда не позволять врагу видеть вашу спину.

Дверь распахивается, и комната заполняется оранжевыми комбинезонами. Суровые лица, которые, вероятно, делали невыразимые вещи, превращаются в мягкие улыбки, когда они смотрят на единственных людей в мире, которые интересуются ими. Это было бы действительно трогательно, если бы я видела их при других обстоятельствах.

Потом появился «он». Чудовище из моих кошмаров. Тот, кто украл у меня моих родителей. Лицемерный мудак, считавший, что имеет право разрушить три жизни. Я не видела его восемнадцать лет, больше половины жизни. Я всегда думала, что была бы счастлива никогда больше его не видеть. Но со мной не все в порядке. Об этом свидетельствует нынешнее состояние моего брака.

Он не похож на того мужчину, которого я помню. Глаза той девочки, что смотрела на его холодное лицо все эти годы назад, каким-то образом превратили его в моем сознании в своего рода злое божество. Он был увековечен. Его бездушные глаза были полны такой ненависти, когда он смотрел на безжизненное тело той, кого он убил. В моем сознании он был непобедим. Как Джейсон Вурхиз или Майкл Майерс.

Нет, этот парень — не он. Тело этого парня осело, как будто вес комбинезона чересчур велик для него. Его лицо постарело, но печаль и угрызения совести словно прибавили ему лет. Не просто угрызения совести, которые человек испытывает, когда делает что-то не так. Нет, его угрызения совести глубже. Как будто жизнь для него лишена смысла и счастья. Как будто он каждый раз, просыпаясь утром, проклинает Бога.

Может быть, справедливость существует.

— Наоми? — спросил он, подходя ко мне. Похоже, он не может поверить своим глазам. Он моргает, словно пытаясь убедиться, что я и впрямь здесь.

Он сажает неловкий поцелуй на моей щеке. Я сижу неподвижно, не отвечая ни теплом, ни лаской.

— Привет, Кенни, — тихо говорю я. Я ненавижу звук своего голоса. Он звучит так слабо. Я хотела прийти сюда и показать ему, какая я сильная. Мне хотелось, чтобы мой голос звучал строго и уверенно. Может быть, даже слегка пугающе. Но видя его таким избитым, таким побежденным, я удерживаю все это в себе.

Я также вижу, как он вздрагивает, когда я называю его «Кенни» вместо «папа».

— Давно не виделись, малышка, — говорит он, садясь напротив меня. Я пытаюсь улыбнуться, но не могу. Также я чувствую волну дискомфорта от его нежности.

— Итак, чем я обязан этому удовольствию? — спрашивает он, пытаясь вовлечь меня в разговор, который в данный момент кажется трудным для понимания. В животе у меня все сжимается. У меня была подготовлена целая речь. Несколько дней я обдумывала, что скажу ему, когда увижу. Я знала, как собирался это сказать. Я даже приготовила остроумные, саркастические реплики на все, что он мог сказать мне. Но все это исчезло.

Я сожалею о своем решении приехать сюда в одиночку. И почему я велела Джошу остаться в номере? Почему я должна доказывать, что я достаточно сильна, чтобы сделать все самостоятельно? Почему я не могла довериться своему мужу, чтобы опереться на него в такие моменты? Почему, почему, почему?

— Я… я пришла сюда, чтобы поговорить с тобой. Я встречаюсь с психологом, и она подумала… она думает… мы с ней думаем, что пришло время нам поговорить.

Я болтаю как идиотка. Слабая идиотка. Ну же, Наоми! Возьми себя в руки!