А Марика, веселая подруга Любови Евгеньевны, трудно сходилась с Еленой Сергеевной и так и не сошлась. В отличие от Ермолинского, с которым Елена Сергеевна была вначале холодна, но затем их связала близкая дружба до конца ее дней. И тут надо отметить, что Булгакова дала Ермолинскому для написания воспоминаний свои дневники, чтобы он мог все вспомнить и выстроить историю десятилетней дружбы с писателем. Зачем она это сделала? Да просто всё, что имел Ермолинский, – от писем до заметок и дневниковых записей – забрали при аресте в ноябре 1940 года.
Какими были отношения Ермолинского и Марики в те десятилетия?
Об этом почти ничего не известно. Правда, в архиве дядюшки Г. Ф. Беренштама обнаружилась стихотворная сатира, написанная 7 июня 1932 года неким Евтихием Болтуном, где в главной героине Лёле – недвусмысленно угадывается Марика Чамишкиан. События жизни и любовные похождения героини, которые там иронически упомянуты – известны. Однако там неожиданно возникает еще одно ее любовное увлечение – двоюродный брат Федор Федорович Беренштам.
ОГРОМНЫ ГОРЫ…
(на мотив “Златые горы”)
Под стихотворением – надпись карандашом:
И есть еще горестные слова дядюшки Ф. Г. Беренштама в адрес Марики в письме к другой племяннице, написанные уже в 1935 году.
Среди прочего “крепко целует и Ермолинских” и далее пишет: “…Когда я был в Москве, у меня не хватило мужества побывать у них, видеть ее не той, образ которой ношу в своем сердце. Будешь у нее, скажи, что Дядя Федя по-старому ее любит и целует ее ручки”.
Когда Булгаков тяжело заболел, то Марика, которая была еще и профессиональной медсестрой, пришла ухаживать за ним, а Ермолинский до самого 10 марта 1940 года тоже не покидал квартиру умирающего Булгакова. После его смерти встала проблема, что делать с неопубликованными текстами. Ермолинский, Елена Сергеевна и немногие оставшиеся друзья собирались и обсуждали невеселые перспективы публикаций Булгакова.
Но жизнь шла своим чередом, и летом Сергей Александрович поехал вместе с Евгением Габриловичем в Коктебель работать над сценарием фильма “Машенька”. К слову, Ермолинский никогда жену свою Марикой не называл, домашнее имя ее тоже было Машенька.
Напомним содержание этой не вполне обычной картины. Героиня фильма Машенька Степанова (В. Караваева), скромная телеграфистка из южного приморского городка, на время учебных тревог становится санитаркой. В зону предполагаемого “отравления” попадает таксист Алексей (М. Кузнецов), и, несмотря на все протесты, его укладывают на носилки звена сандружинниц во главе с Машенькой. Так происходит их знакомство. Она опаздывает на последний трамвай, который отвозит ее каждый день в загородное жилье, и Алексей предлагает ее подвезти. Пока они едут по ночной дороге и разговаривают, девушка проникается к нему симпатией. С этого вечера начинается ее тихая и до конца еще ей непонятная влюбленность в молодого человека. Ее чувство развивается постепенно. Когда Алексей заболевает и она ухаживает за ним в общежитии, оно перерастает уже в настоящую любовь. Но Машенька любит не передовика производства, как это часто бывало в советских фильмах, а простого парня, грубоватого и не очень тонкого. Он же не готов к любви этой необычной девушки, которую абсолютно искренне и неповторимо играла совсем еще юная актриса Валентина Караваева.
Прежние героини тридцатых годов по большей части были волевыми женщинами, совершающими подвиги под стать мужчинам. “Девушка с характером” с Валентиной Серовой, Любовь Орлова из “Светлого пути” и даже Лидия Смирнова в таком фильме, как “Моя любовь”, – были скорее историями побед и преодолений, но не в личной жизни, что более подошло бы женщинам-героиням, а в общественной или даже государственной. А здесь – в “Машеньке” – все было свежо и ново. Именно потому, что герои жили в мире не выдуманных, а подлинных конфликтов и драм. Алексей, которого любит Машенька, должен был еще дорасти до понимания, что за девушка оказалась рядом с ним. Его падение происходит на глазах зрителя, искренне сочувствующего Машеньке. И когда Алексей встретит ее уже время спустя на переднем крае финской войны, где она работает санитаркой, он кинется ее искать, поняв наконец, что потерял настоящую преданность и беззаветность. Но обнаружит уже изменившуюся Машеньку, ставшую взрослее и увереннее в себе. К счастью для него, она останется так же верна и преданна ему. Такого рода история появилась неслучайно. В конце 1930-х, в горькое и тяжелое время, среди общего напряжения в ожидании войны стала по-новому звучать тема любви как спасения, любви как надежды на избавление от морока и ужаса тех дней, месяцев и лет. И этот фильм, несмотря на его простоту, корнями уходил в традицию лучших сюжетов мирового искусства.
Для Ермолинского, как мы видим, тема любви и верности была очень важна и актуальна. Такая же сложная история связывала Евгения Габриловича с его женой Ниной Яковлевной, красивой, своенравной женщиной; их трудная жизнь была описана в книге “Четыре четверти”, по которой Илья Авербах впоследствии снимет фильм “Объяснение в любви”. Поэтому когда сценаристы стали работать над “Машенькой”, они, несомненно, вкладывали в сценарий собственные сокровенные представления о женской верности и преданности.
Осенью возобновились общие встречи и разговоры с Еленой Сергеевной по поводу булгаковского наследия. В те годы Любовь Евгеньевна часто заходила к Марике. Они жили недалеко друг от друга; от Пироговки до Мансуровского переулка рукой подать. Так и было до ареста в ноябре 1940 года С. А. Ермолинского. Заметим, что Любовь Евгеньевна нигде и никогда не вспомнит про этот арест, словно его никогда и не было. Будто бы жизнь Ермолинского и Марики лилась непрерывно до того момента, пока Сергей Александрович вероломно не ушел к другой в 1956 году. Так устроены мемуары, в которых умолчания, наветы и милые подробности часто перемешаны, создают выгодную для автора картину.
О страхе
Ермолинский один из первых напечатал свои воспоминания о Булгакове в журнале “Театр” (№ 9) в 1966 году (в сокращенной версии). Полный вариант “Записок о Михаиле Булгакове” был опубликован в сборнике 1981 года за несколько лет до смерти Ермолинского. Мемуары Сергея Александровича произвели на писательский, театральный и кинематографический мир огромное впечатление. И хотя в ближнем кругу Ермолинского рассказы о Булгакове слышали, многих поразило, что главной темой “Записок” стала – тема страха и его преодоления. Даже в книге, изрезанной цензурой, всем было понятно, о чем шла речь. Воспоминания начинались с описания лыжных прогулок, которые Булгаков и Ермолинский совершали вместе в начале 1930-х; в районе Остоженки они спускались к Москве-реке и шли к Воробьевым горам. Сергей Александрович был не очень умелым лыжником и, съезжая с горы, все время падал. И вот наконец у него получилось скатиться с огромной горы и удержаться на ногах.
“Это потому, что не боялся”, – сказал ему тогда Булгаков. Они часто говорили о трусости как самом стыдном, что окружает их. Заканчивались мемуары рассказом о смерти Булгакова, которой предшествовали очень мрачные обстоятельства с постановкой пьесы “Батум” к 60-летию Сталина, демонстративном отказе вождя от услуг драматурга, за которым почти сразу последовала его смертельная болезнь. Уход писателя оставил Ермолинского один на один с тем самым страхом, о котором столько думали и говорили, буквально растворенным в клеточках каждого дома, каждой квартиры, каждого человека. Все, кто читал эти мемуары, понимали, о чем хочет сказать Ермолинский. Понимали, что масштаб осмысления времени, который задавал Булгаков в своих книгах, размышлениях и разговорах, был не только не высказан, но и не понят до конца – даже спустя пятьдесят лет. И Сергей Александрович, несомненно, мучился тем, что прошла целая жизнь, а тема страха осталась для его поколения все такой же актуальной.
В скобках отметим, что для множества грядущих булгаковедов эта проблема вообще не будет ни важной, ни интересной. Исследователи хотели от Ермолинского и его мемуаров набора конкретных фактов; где, когда и во сколько он встречался с Булгаковым. О чем они говорили. В этом был определенный резон, потому что сведений о писателе было не так много. Но Ермолинский предупреждал, что писал именно записки, потому что более сложный биографический труд был для него невозможен еще и потому, что огромное количество материалов, на основании которых он хотел писать о своем друге, было уничтожено после его ареста. Однако понимая, что записки о Булгакове будут неполными без его собственной трагической истории, Сергей Александрович стал писать вторую часть мемуаров – об аресте, последовавшем через семь месяцев после смерти Булгакова. Об этом лишь раз в жизни он сумел рассказать своей второй жене – Татьяне Луговской. Про серию ночных допросов, когда следователь одним ударом выбил ему зубы, про то, как сутками держали в “стойке”, про попытку самоубийства при помощи осколка стекла.
Воспоминания Ермолинского “Тюрьма и ссылка” вышли только в конце 1980-х годов, уже после его смерти. В итоге у Сергея Александровича не оказалось ни особенной славы, ни больших денег, но за ним оставалось самое существенное – репутация порядочного человека.
Прошло совсем немного лет после его смерти – и появились мемуары второй жены Булгакова, Л. Е. Бе-лозерской, в которых Ермолинский описывался скользким, непорядочным человеком, чьи воспоминания являются сплошной выдумкой. Любовь Евгеньевна главным образом обвиняла Сергея Александровича в том, что он сделал несчастной свою первую жену Марику Чимишкиан, которая была вероломно оставлена им после двадцати семи лет совместной жизни. Потом уже появились свидетельства и самой Марики, записанные булгаковедами под чай и пироги у нее дома. Там говорилось, что Ермолинский старался через нее “втереться” в дом Булгакова. Она и только она была любимым другом Булгакова, его дорогим и “любимым Марроном”, о чем свидетельствует фотография, подаренная писателем юной красавице. Сам же Ермолинский, по словам Марики, никаких дарственных фотографий от Булгакова никогда не получал, а ту, что напечатал в своей книге, с надписью, украл у сына Е. С. Булгаковой – Сергея Шиловского – и представил как свою.