Сеанс киномагии был назначен на ночное время и проходил в подвале замка герцога.

— Почему такая таинственность? — удивился Бертран. — Разве король против развлечений подобного рода?

— Вы все увидите сами, принц, — загадочно улыбаясь, сказал герцог. — Вы даже быстро поймете, что вся прелесть происходящего заключается даже не в самом действе, а в отношении к нему окружающих.

Перед небольшим белым экраном стоял проектор, около которого к удивлению Бертрана возились архиепископ Паризии Франсуа Лавиньон и кардинал де Сутерне, сменившие сутаны на городскую одежду. Еще три часа назад Бертран слушал, как архиепископ читает проповедь на темы нравственности в храме, сейчас же Лавиньон готовился к показу кинофильма редким и, видимо, избранным зрителям, которых в зале не набралось и двух десятков. Среди присутствующих выделялся статью и ростом барон Шато де Боливьен, который пытался сейчас говорить вполголоса, только это ему удавалось с трудом — голос барона трубно гудел под сводами подземелья, и его постоянно одергивали, пока, наконец, де Боливьен не угомонился, усевшись верхом на один из стульев в заднем ряду. Некоторые зрители были в черных полумасках, из чего Бертран сделал вывод, что его дядя не разделяет тайных увлечений своего дворянства.

— О да, — согласился с его мнением герцог де Роган. — Этот аппарат со всеми предосторожностями привезен из Монтевидео, как и пленки, которые нам предстоит посмотреть. Будьте осторожны в беседах с его величеством, он и в самом деле не одобряет подобных занятий!

— Начнем? — буднично спросил архиепископ, поднимая от кинопроектора бледное лицо.

— Да, да, — послышались голоса из зрительских рядов.

Застрекотал проектор, белый экран усеяли царапины и пятна, потом экран потемнел, и на нем появились надписи, которые, впрочем, сменились изображением раньше, чем Бертран их прочитал. Изображения шокировали Бертрана, ибо представляли собой обнаженные тела мужчины и женщины, которые сплелись в весьма натуралистически снятом акте совокупления. Из зрительского ряда послышался одобрительный свист и довольные возгласы.

Пленка оказалась порнографической. Зрители смотрели ее с одобрительным гоготом и задорными комментариями каждого совокупления, в особо забористых местах аудитория принималась топать сапогами и подсказывать актерам дальнейшие действия, что на взгляд Бертрана было совершенно бессмысленным. Остроносый кардинал де Сутерне переводил реплики актеров — фильм шел на английском языке, и уже одно это являлось государственным преступлением. Бертран начинал понимать, что именно собрало сюда людей. Не порнография, нет — иные события при дворе были куда более свободными от морали и нравственности, нежели происходящее на экране. В подземелье зрителей собрало именно чувство освобожденности от кем-то установленных и уже надоевших правил, более зажигало не действо, а тот факт, что фильм демонстрировался и комментировался представителями паризийской церкви, осознание того, что само нахождение в этом кинозале было уголовно наказуемым и запретным. Участие в просмотре порнухи рождало в зрителях чувство освобождения, некоторые сцены будили воспоминания о прошлом, а у каждого за спиной было что-то недостойное, которого они стыдились и которым вместе с тем тайно восхищались.

— Порви меня! — комментировал кардинал. — Сделай так, чтобы я не пожалела о том, что легла с тобой в постель! Проткни меня!

Садомазохизм, которым были наполнены сцены фильма, возбуждал зрителей, заставлял их трепетать, возвращаться к своему недавнему прошлому.

— Ганс! — громко сказал барон де Боливьен. — Ну точь-в-точь Ганс Кугель! Помнится, именно так он накинулся на ту еврейку у рва. Без стыда и стеснения трахнул ее прямо при всех и столкнул в ров, когда эта тварь еще нежилась, переживая оргазм!

Зрители взвизгнули от восторга.

— Что и говорить, — согласился кто-то из зрителей, — помнится, мы неплохо развлекались во Франции!

— Нет, на Украине мы оторвались больше, — возразил кто-то. — Если бы не партизаны, можно было бы считать, что мы попали в рай.

А просмотр постепенно превращался в оргию, скрипели нещадно стулья, кто-то уже постанывал, кто-то хрипловато кричал:

— Где эти обезьяны, где?

— Господа, — сказал кардинал. — Как священник, я просто должен подготовить вас к будущим исповедям. Прошлые грехи прощены, только новые грехи дадут вам возможность покаяться, это говорю вам я, кардинал Сутерне!

В помещении появились две девушки-мулатки, почти подростки, они затравленно озирались по сторонам, а вокруг них незримо, но осязаемо сгущалась похоть, и по взглядам присутствующих мужчин можно было догадаться, к чему склоняется дело. Возбужденные мужчины окружили мулаток.

— Ну, дальнейшее не так уж и интересно, — склонился к уху Бертрана герцог де Роган. — Свальный грех — это не для меня. Вы останетесь, мой принц, или мы с вами покинем этот вертеп?