Раньше Влад закупал газ, но после нового экологического налога он стал дороже чистой энергии, хотя, казалось бы, куда ещё?
– Надо пересчитать…
Юноша сунул обмороженные пальцы внутрь пальто и вцепился в бумажник. Он трепетал, не совсем осознавая, от ужаса или предвкушения, но раскрыл его, после чего стал медленно проговаривать цифры вслух. Влад постоянно сбивался из-за волнения, но сошелся на восемнадцати тысячах долларов.
– Ладно… Прорвемся. Осталось ещё немного.
Он утешал себя этими словами, поскольку понимал, что ему придётся работать до конца жизни, чтобы довести сумму до шестизначной. Правда, никто не собирался давать обычному разнорабочему так много времени. К тому же, Влад боялся, что ещё несколько дней на стройке окончательно добьют спину и навсегда закроют ему доступ как минимум к половине доступных вакансий.
Кошелек исчез в кармане, и парень повернулся боком, чтобы протиснуться по коридору и войти в кухню-каморку. Там, у единственного окна, в стенном углублении, стоял крепкий мольберт из сосны с большим холстом. Пока что Влад к нему не очень стремился. На пыльной тумбочке, вбитой в центр комнаты, стоял розовый чайник (между прочим, доставшийся аж за половину от рыночной стоимости!) со вмятиной от удара. Парень тут же подхватил чашку с кофесодержащим напитком. В коричневой жиже отразилось небритое лицо Влада, с ярко-выраженными гладкими славянскими чертами. Пепельные непослушные копны скрывали голубые глаза со странным дефектом. Кто-то будто закапал пипетку с чернилами в светлую радужку юноши ещё в младенчестве. Остальные детали, кроме чудом вышедшего из многих передряг прямого носа, не заслуживали упоминания.
– Прямо с обложки журнала сошел, – горько усмехнулся Влад и опрокинул в себя ледяной напиток. Горло вновь обожгло, холод прошелся до желудка, перевернул внутренности и ударил в голову странной, жгучей силой. Сине-черные глаза инстинктивно зажмурились, а изо рта с паром вырвалось дрожащее «ухх». – Садоводческого журнала, секция "овощи".
Сначала посмеявшись от собственной шутки, а затем погрустнев, Влад положил отозвавшуюся мягким стуком чашку на место и сориентировался. Он считал забавным, что вся кухня разделена на девять частей, будто для игры в крестики-нолики. Каждый необходимый для выживания предмет занимал ровно одну клетку. Так в одном углу стоял холодильник-гроб, в другом немытая плита, с тянущимися от неё пучками проводов и труб. Третий был пуст, а в четвертом – мольберт. Влад подошел к нему, минуя раковину и переполненное мусорное ведро, наполненное пластиковыми тарелками. Юношей тут же овладело негодование.
– Как мне могло прийти ТАКОЕ в голову? – раздраженно воскликнул Влад и вытер слезу с грубой щеки. Он видел картину каждый день, но не переставал сокрушаться, будто это снимало с него ответственность за получившееся «безобразие». – Самой дорогой, мать мою, краской.
На белоснежном холсте кисть оставила красные следы в манере слабого сюрреализма. Из изрубленных ладоней стекали густые капли крови, вливающиеся и переходящие в огромный букет из сотни роз. Цветки казались будто вырванными с корнем, но в то же время создавали пышное алое поле, распустившееся прямо в воздухе. На толстых лепестках пестрела роса, оставляя сладкий и притягательный блеск, который всегда пробуждал голод во Владе, стоило ему раз в месяц расчехлить кисть. Состриженные с ярких, всё ещё красных, стеблей, шипы дождем падали к низу картины и строились в густой лес, уходивший за горизонт. Теплые оттенки картины должны были внушать покой, но почему-то работали в обратную сторону и заставляли... Беспокоиться. Верно, говорят, зелёный цвет полезен для психики. Но тяжело найти что-то более противоположное зеленому, чем красный. Трудно смотреть слишком долго, но и не хотелось отрывать глаза от яркой и живой композиции.
– Какой бре-е-е-д, – протянул Влад и потянулся к палитре с единственным цветом. – Надо доделать фон и забыть об этом непотребстве, как о страшном сне.
Он плюнул в засохшую алую краску и растеребил её пальцем, та обмякла. Влад облизнул покрасневший палец, и ощутил слабый, нежный и чуть щиплющий вкус вишни на языке. Художник в очередной раз убедился, что у него получилось купить натуральную краску, а не синтезированную дрянь, от одного взгляда на которую покрываешься сыпью. По окончании трапезы юноша слегка воспрянул духом и извлёк из-за мольберта одну тоненькую, будто ветку, кисточку.
Небольшие, но уверенные и острые мазки забегали по холсту. Свет единственного окна, нависшего над Владом, вдохновлял на работу. Не будь здесь по счастливой случайности этого небольшого, но живого кусочка солнца, кто знает, когда полотно наконец было бы закончено. Оно прозябало уже два года, и было начато в не самый лучший период жизни Влада. Нельзя сказать, что положение с тех пор улучшилось. Просто в один момент юноша достиг совершеннолетия и перестал получать сиротское пособие. Выделенные на хобби часы стали уходить на новую подработку.
Поначалу монотонная штриховка не вызывала ничего, кроме боли в правой руке, но с каждой прочерченной линией с сердца ремесленника кто-то сбрасывал увесистый камень. В пальцах проснулась бодрость, юноша широко раскрыл глаза, отбросил сонливость и погрузился в труд с головой. Невероятный творческий порыв захлестнул художника и смыл с него грязь обыденности. Разум встрепенулся, душа взорвалась эмоциями. Да, основные детали были завершены. Едва ли Влад мог направить высвободившиеся вдохновение во что-то, кроме игнорируемого им ранее фона, но с каждой секундой юноша ощущал, как плотина внутри рушится под яростным потоком. Спустя минуту вся эта мощь вырвалась наружу, его затрясло, кисть сама ушла с недоделанного фона. Стала вычерчивать невообразимые детали, заливать картину сочной краской, проводить всё новые и новые грани светотени и взбивать контраст в невероятном сочетании. Всё нутро, вся подноготная жизни выплескивались на холст, как из шланга. Марая холст до неузнаваемости, проецировала мысли, не сходящие с языка. В благоговении Влад уже не мог остановиться, тело не слушалось, а вело собственную жизнь и вибрировало от переполняющей энергии. Легкие перехватило, он перестал дышать, а глаза забыли, как моргать. Кисть хрустела в руках, угрожала надломиться от напряжения, однако продолжала служить трансформатором горящей души в казавшийся бесконечным порыв краски. И уже в самом конце, когда получившие волю чувства стали затухать, раздался слабый треск и на серый пол упало два небольших куска древесины.
– Вот и всё, ребята, – Влад очнулся, развёл руками и сокрушенно посмотрел на остатки кисточки, смешавшиеся с пылью на бетоне.
Адреналин судорогой стучал по телу, упирался в тупик и слегка затухал с каждым мгновением. Веки Влада ещё немного дергались, но он обхватил себя руками и попытался успокоиться. Правая ладонь будто прошла ампутацию и не ощущалась, а отвыкшие от искреннего труда пальцы онемели. Горячий пот затекал в глаза, в ужасе осматривающие результаты буйства.
– Что я вообще натворил…
Художник в неверии замотал головой, попытался заходить кругами. Ударился лбом о стену, чуть не упал, вцепился в волосы и обошел мольберт сзади. Краска настолько сильно впиталась в холст, что была видна с обратной стороны, и от того, что видел Влад, ему хотелось плакать. Вид на собственную высвободившуюся душу привёл его в отчаяние, было плевать, стала ли картина лучше или хуже. Он выплеснул эмоции, о существовании которых забыл. За вечной рутиной юноша будто забыл, каково это, жить. Картина закончена, он снова умер.
Влад развернулся к окну, на худом стекле отпечаталось грязноватое дыхание мороза. Узоры были не белые, нет. Чёрные. Будто углем рисовали. Уголь, дым, смог... Ничего и никогда не меняется. Заводы работают бесконечно и заткнутся только при смерти последнего потребителя. Наверное, фабрик уже больше, чем людей в городе. Единственный способ спастись – сбежать. Убежать, куда глаза глядят. Может, есть ещё где-то место с чистым воздухом, без ядовитого тумана, где можно услышать хоть одну живую птицу?.. С другой стороны, а есть ли у города конец? Нет... Он растянулся на всю страну. На весь мир. Большой могильник, кладбище. Везде и повсюду всё одинаковое. Ну а что, один процент населения держит девяносто девять процентов богатства... Они могут обеспечить себе беззаботную жизнь. А что осталось для других?
Влад в отчаянии взглянул вверх, и вместо лазурного полотна узрел жирный ковер, сотканный из тысяч клочков смога. Мужчина тяжело вздохнул, попытался зажмуриться, чтобы хоть как-то отвести глаза, но лишь услышал хруст в ушах. Его кулак насквозь пробил окно, осколки ножами впились в грубые пальцы. Несколько багровых капель неохотно скатилось на пол. Тогда Владислав улыбнулся, что-то прошептал про себя и подошел к лицевой стороне холста. Грязным ногтем он выдавил на палец немного крови и прочертил на картине дату.