На этот раз люди майора Дегтярева не осторожничали на входе в лагерь: обозы запылали за их спинами, как только все атакующие втянулись внутрь вражеского стана. Теперь позиция разведчиков находилась слишком далеко от места событий, потому оценить вторую атаку они могли исключительно по световым и шумовым эффектам. Но оба отдавали себе отчет, что штурмовиков слишком мало для опрокидывания целого фланга столь большой армии, так что ожидать от них чудес все же не стоит. Да и командование ставило им задачу нанести максимально возможный урон противнику, а не биться до полной победы.
Шум боя стал смещаться в восточную сторону, и Вершинин понял, что Дегтярев уже действительно не вернется сюда, ждать не имеет смысла.
– Уходим! – скомандовал он своему единственному подчиненному.
– Ваше благородие, пушки! – Петрушин поднял палец вверх, призывая командира прислушаться к новым звукам, добавившимся в какофонию боя. – Крепко их князь обложил сегодня! А может, это и есть решающее сражение?
– Нет, Петрушин, – покачал головой подпоручик, – для чего тогда позиции роют перед Малоозерском? Там будет продолжение. Если только Янош не повернет назад.
– Лучше бы повернул. Ей-богу, им только хуже будет. Михаил Васильевич еще чего-нибудь эдакое придумает, от чего улорийцам снова не поздоровится!
– Представляешь, – неожиданно рассмеялся Вершинин, когда они уже шли прочь от вражеского лагеря, – майор Лазукин рассказывал, как после одного военного совета его сиятельство сокрушался, будто ничего не понимает в военном деле. Мол, понимал бы, уже бы разгромил Яноша.
– Вот тебе и раз! – изумился Петрушин. – А что господа офицеры?
– Ржали, как сумасшедшие, – снова хохотнул Андрей, – надо же, шутник какой! Если уж князь Бодров ничего в военном деле не понимает, то кто тогда понимает вообще?
– И то верно, – согласился рядовой.
Когда через два часа разведчики вернулись в расположение своей части, грохот боя в ночном лагере улорийской армии уже стих, зарево многочисленных пожаров стало меркнуть на фоне светлеющего неба. Усталые, но чрезвычайно довольные собой участники ночного сражения тоже стягивались к своим бивакам. Начинался новый день войны за Корбинский край.
23
Ночь выдалась тяжелой, но крайне плодотворной. Привыкший к нашим кратковременным нападениям противник оказался совершенно не готов к навязанному на чужих условиях ночному сражению. И улорийцы, и разномастная шайка наемников, привлеченных к походу на фрадштадтские деньги, слишком привыкли к обычной для этой эпохи, так сказать, «классической» войне, когда боевые действия ведутся днем и с заблаговременно выстроенных позиций. Были, конечно, и исключения из правил, но здесь, как и везде в большой политике, царила политика двойных стандартов. То есть если «не по правилам» воевал «благонадежный» военачальник, представляющий отстаивающую «правильную» позицию армию, то он считался гением и все его действия вызывали восторг. Но если вдруг отступал от правил кто-то, неугодный товарищам, наивно считающим себя хозяевами этого мира, то он мгновенно попадал в разряд изгоев с обязательным общественным порицанием. В общем, все как всегда, во все времена и в любом из миров.
Думаю, не нужно объяснять и то, что я в разряд гениев не попадал, и то, что мне было абсолютно на это наплевать. Мне нужно выиграть эту войну, и я буду стремиться к этому любыми возможными способами. Кто бы что ни говорил.
Ночной бой складывался настолько удачно для нас, что некоторые горячие головы уже начинали азартно бить копытом в ожидании приказа об общем наступлении, но я адекватно оценивал как возможности своих войск, так и силу противника. Потому к утру все участники ночной баталии были отведены на позиции у Малоозерска.
Честно говоря, я немного опасался утренней атаки разъяренного тяжелой ночью Яноша: завидев в доступной близости нашу армию, он вполне мог не сдержаться и атаковать немедленно, когда у меня половина бойцов будут уставшими, не успевшими восстановиться. Однако урон, нанесенный нами противнику, был настолько велик, что оправиться он сумел только к середине дня, а на выходящее с восточной стороны к городу поле явился только часам к трем пополудни. Это меня уже вполне устраивало.
В первой половине дня разъезды легкой кавалерии добыли полтора десятка пленных, из показаний которых стало известно, что помимо внушительных потерь в живой силе армия коалиции оказалась на грани голода из-за уничтоженного ночью провианта. Плюс запасов ружейного пороха осталось на один хороший бой, а артиллерийского – едва на десяток выстрелов каждому оставшемуся в строю орудию. Не хватало питьевой воды и гужевого транспорта, а войсковые лекари сбивались с ног, стараясь помочь всем раненым.
Ну а кроме всего прочего, у моего коронованного противника впервые на моей памяти массово побежал народ. Только подтвержденных моими людьми случаев дезертирства сегодня было зафиксировано порядка пятисот. То есть вдобавок к убитым и раненым в ночном бою и за половину сегодняшнего дня Янош лишился еще полутысячи солдат. Причем некоторые пленники вполне серьезно утверждали, что в сыплющихся по ночам на их головы ледышках видят знак гневающегося Князя Холода, а идти против потусторонних сил они своего согласия не давали.
Услышав подобные заявления, Веселов зашелся в нервном кашле, а Румянцев округлил глаза в изумлении. Я же просто усмехнулся: а что вы хотели от неграмотных солдат восемнадцатого века? Что они должны были подумать в таком случае? Это обыватели века двадцать первого пожали бы плечами да махнули рукой на необычное атмосферное явление – мало ли чего там на небесах происходит? Главное, что опасности никакой нет и градом их дорогую машину не побьет.
– Я же вам говорил, что толк будет! – пожал плечами я.