Пряхин указал места, потом посмотрел на Губкина, и тот, не ожидая приказа, подтянулся и с веселой, еще мальчишеской готовностью уставился на старшину.

— Вам, товарищ Губкин, оборудовать палатку, согреть чай, а потом приготовиться к дневальству. Рядовому Сенникову… — Аркадий выпрямился, но посмотрел не на старшину, а несколько поверх его ушанки из искусственной цигейки. Пряхин знал, о чем думал Сенников: «Сейчас вы, товарищ старшина, подберете мне работенку понеприятней: надо же наказать… если не за нарушение дисциплины, так за недозволенные мысли».

И потому, что мысли эти нужно было сломить, а Сенникова обескуражить, Пряхин дал ему самое легкое задание:

— Рядовому Сенникову приготовить подстилку в палатку и принести воды.

— Слушаюсь, — с деланным спокойствием, но все-таки несколько удивленно ответил Аркадий и добавил то, что не догадался добавить ни один солдат: — Разрешите выполнять?

Пряхин кивнул головой и, когда Сенников стал спускаться к реке, проводил его долгим, изучающим взглядом, потом взялся рассортировывать багаж, откладывая в сторону полушубки, плащ-палатки, связки запасного обмундирования и белья — все, из чего можно было устроить постель.

Саша Губкин сходил к порубке, вытесал из подлеска несколько кольев, соединил застежками две плащ-палатки и укрепил их на кольях. Третью плащ-палатку он сложил угольником и сделал из нее заднюю стенку жилья. Когда Сенников принес большую связку подсохшей травы, он расстелил ее на земле, покрыл сверху тремя полушубками и одеялом.

— На такой постели и подъем проспишь, — сказал Почуйко.

В долине реки накапливался туман. По склонам сопок поползли фиолетовые тени, а снега на вершинах вспыхнули ослепительно-оранжевым светом. Потом они порозовели, стали голубоватыми, а когда в закопченном очаге под чайником разгорелся костерчик, снега померкли и казались уже затерянными облачками.

Может быть, потому, что все вокруг было покойно, мягко, почти ласково, ужинали молча. Потрескивал костер. Снизу доносился лепет воды. Прихлебывая чай из кружки, Пряхин искоса рассматривал осунувшиеся, сонные лица солдат и, поддаваясь настроению, теплея сердцем, подумал: «Молодые они очень, почти мальчики. Ох, нелегко им придется, особенно зимой. Приберегать их нужно. — Он вздохнул. — А как приберегать? — И сейчас же ответил себе: — На себя побольше брать».

В недалеких кустах раздались отчаянный писк, клекот, шум крыльев и снова уже замирающий писк. Солдаты встрепенулись. Сенников вскочил с обрубка бревна, выхватил из составленного в козлы оружия свой карабин. Нагнувшись чуть вперед, вскинув оружие, он смотрел в сумрачную тишину прищуренным взглядом. Его подтянутая, освещенная костром фигура была напряжена, как перед броском, и так красива, что даже старшина залюбовался своим строптивым подчиненным.

«Ох и хороший солдат со временем будет», — подумал он, а вслух мягко произнес:

— Сова кого-то прихватила. Может, бурундучка, а может, фазанью курочку.

— А я, понимаешь, думал — медведь… — дурашливо вздохнул Почуйко.

Сенников поставил карабин в козлы, иронически улыбаясь, посмотрел на Андрея, но промолчал. Старшина отметил эту необычную для Аркадия слегка горделивую сдержанность и сказал:

— Вообще, товарищи, каждому придется дневалить. Так что учтите: сюда и медведь может подойти, и рысь, и пантера, и даже тигр. Ухо держать востро. — Он потянулся и приказал: — А теперь спать, товарищи. Завтра подъем, как всегда: в шесть. — И, перехватив Сашин взгляд, разъяснил: — Вы тоже ложитесь, Губкин. На дневальство я вас разбужу.

Оживленные, почти веселые, солдаты нехотя поднялись из-за стола. Лениво подбрасывая в костер сухие ветки, Пряхин долго слушал, как они переговариваются и смеются.

«Вот так и сдружатся, — думал он. — И опасности одни, и работа одна… Чего же ссориться?»

Он успокоился и прислушался. Все так же невнятно лепетала река, потрескивали сучья в костре. Издалека доносилось уханье ночной птицы. И все-таки тишина казалась такой густой и таинственной, что Пряхину стало не по себе.

С неба то и дело срывались звезды, украшая бледно-желтыми росчерками темное небо. Беззвучно-стремительный, внезапно рождающийся, а потом словно растворяющийся в огромном небе полет метеоритов только усиливал смутную тревогу. Старшина встал, отошел от костра к телефонному столбу. Зрение начало привыкать к темноте, он различил пятна кустарника и даже склоны сопок.