Нацболы шли по проселочной дороге, по колено в снегу. Настоящий такой марш-бросок. Было совсем темно. Сначала все молчали, потом стало веселее.

— Бля, снегу дохуя! — громко переговаривались партийцы.

— В ботинки попадает, сука.

— Шире шаг, — маленькая, с мальчишеской стрижкой «под горшок» Нина, одетая в шитый-перешитый серый тулуп, в больших и нелепых мерных башмаках, шла в самом начале колонны, прокладывала дорогу остальным, — пиздеть не мешки ворочать.

— Курить есть у кого?

— Только легкие.

— Хрен с ним, давай!

Утренний морозный воздух, близкие хорошие дела. Классно.

На Шелковском шоссе нацбольский спецназ загрузился в автобус. Старый, вонючий, мрачный. Забитый до отказа хмурыми дядьками, бабками, тетьками. Народ толкается локтями — а зачем? Езжайте себе уж спокойно.

— Нина, из автобуса надо уже группами выходить, — напомнил я нацболке.

— Я помню. Все хорошо будет, разберемся, — Нина улыбалась чему-то мечтательно.

— Ну, хорошо тогда.

В сыром автобусе нацболов охватила какая-то дремота. Слышно было только как пенсионеры власть ругают.

— От жида Лужкова жизни никакой нет, — донеслось откуда-то старческое шамканье.

— Да не говори уж, — проскрипел такой же старческий ответ, — кайло бы ему в руки, да на Колыму.

Автобус подъехал к «Щелковской». Моя группа вышла через заднюю дверь. Серый плохо пахнущий людской поток подхватил нас, понес к подземке.

— Илья, смотрите, не теряйтесь, — сказал я нацболу из Кемерово в «конской»[10] красно-синей розе.

— Все заебись, я тут, — ответил он, — главное, чтобы группа однофамильца твоего из Воронежа не потерялась. Среди них москвичей нет.

— У него Скиф в группе. Он в Москве уже три месяца живет, найдет дорогу. Блин, у турникетов очередь смотри какая. Этой хуйни только не хватало. И менты.

— Ага, — вяло отозвался Илья.