ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Я тихо стоял под серебристой липой на Вудлонском кладбище, глядя на могилу отца. Из-за затянувшегося расследования, коронер смог отдать тело только спустя несколько недель.

Но теперь мой отец, наконец, покоился с миром.

Службы не было. А кто стал бы горевать из-за него, кроме меня?

Мать? Она сама уже покоилась в земле долгие годы — в нескольких десятках метров от него, потому что она точно не захотела бы провести вечность рядом с ним на соседних участках.

Сестра? Точно, нет. Я, в конце концов, отыскал её в Милуоки и послал телеграмму со сведениями о кончине отца. И она вежливо, но непреклонно отказалась.

Молли? Она была пожизненно заключена в тюрьму Оберн и избежала электрического стула только благодаря Алистеру, нанявшему лучших адвокатов. Малвани был прав: Алистер собирался продолжать с ней беседы в рамках его исследований мышления преступников.

Поэтому на похоронах был только я.

Он исчез из моей жизни — в этот раз навсегда. И мне было нечего сказать.

Священник, который только что закончил погребальную службу поблизости, заметил меня, подошёл и предложил свою помощь. Это был долговязый и неуклюжий молодой человек, явно только что выпустившийся из семинарии.

Я с благодарностью улыбнулся, но покачал головой:

— Он не был католиком.

— Всё в порядке, — произнёс священник и заговорщицки понизил голос, — я знаю, другие со мной не согласны, но я уверен, что Бог един и не делает различий для детей своих вне зависимости от их вероисповедания.

И я согласился, чувствуя вину, ведь у меня не было собственных слов прощания. Но я знаю, что отец бы не обиделся.

— Похороны — для живых, — всегда говорил он. — Мёртвым всё равно.

Это означало, что эти похороны были для меня, и поэтому я позволил словам священника прозвучать взамен моих. Это были обычные молитвы, наполовину знакомые мне по другим похоронам, на которых я присутствовал.