Однако стоило вопросу отзвучать в голове, как она ощутила, что произнесла его вслух. Имя рыжей из кардиологии впиталось в стены с такой ненавистью, какой Рене не испытывала уже много лет. Оно словно пришло из другой жизни. С той поры, когда она была ещё маленькой неблагодарной дрянью, закатывала в балетном классе беспричинные истерики и бредила карьерой великой танцовщицы. Перед глазами стало темно. Словно не было наполненной светом комнаты, не было десяти лет и событий в том жутком подвале, что навсегда перевернули для Рене мир. И это пугало. Казалось, будто её затягивает в лабиринт, где нет входа и выхода, а рисунок стен в точности повторяет татуировку с предплечья Тони.
Телефон в руках затрепетал в последний раз и затих, Рене открыла глаза. Она медленно перевела дыхание, а потом опустилась на кровать, вглядываясь в экран до тех пор, пока тот не потух. Впрочем, что там можно было увидеть? Имя и набор цифр? Но было забавно, что Энтони успел даже взять номер у чёртовой Лиззи, тогда как у Рене… Её номер дал Фюрст. Сам Ланг ни разу не спрашивал, да, впрочем, у них никогда и не заходило об этом разговора. Как-то так получилось, что они всегда были поблизости. На расстоянии двух палат, операционного стола или длины кабинета. Им не нужно было звонить, каждый и так знал, на месте ли второй, и где именно. Кроме вчерашнего дня.
Но как раз мысли о прошлом вечере толкнули Рене под руку, ибо ничем другим объяснить глупый порыв не получилось. Схватив с кровати свой телефон, она быстро нашла в списке доктора Ланга и, затаив дыхание, нажала кнопку вызова. Ей казалось, что сотовая сеть соединяла бесконечно долго, словно не хотела выдавать тайн абонента. Но тут послышался первый гудок, а аппарат на коленях испустил долгожданную трель. И Рене не знала от чего вздрогнула сильнее. Оттого, что над её номером не было даже имени, или от неожиданно вспыхнувшего фото, которое наверняка было сделано во времена позорных утренних чтений. А может, причина оказалась в музыке. После тишины прошлого звонка, наполнивший комнату голос Харрисона оказался слишком внезапен и ударил под дых. Ведь если Лиззи было уготовано молчание, то «Here Comes the Sun» стала слишком невероятным выбором. Или совпадением. Или… И Рене зажала рукой рот, чтобы не всхлипнуть. Слишком уж много личного было связано с этой незамысловатой мелодией и жизнерадостным текстом. Очень много того, о чём никто не догадывался: профессор Хэмилтон, его лекции, их беседы, операции и смех. Это была его любимая песня, но Энтони неоткуда о таком знать. Верно? Вряд ли они хоть когда-нибудь были знакомы настолько близко, чтобы обсудить свои пристрастия в музыке.
Рене сбросила вызов и закусила губу. Эмоции были странными и противоречивыми, отчего она плюхалась в них, точно в вязком болоте. Рене посмотрела на экран лежавшего на коленях телефона, а затем честно призналась самой себе – любопытство стало слишком уж сильным. Так что она смело набрала номер Роузи и терпеливо дождалась ответа.
– Матерь Божья, никак пчёлка Майя решила отдохнуть от праведных дел! – раздалось в трубке ехидное фырканье. Умение Роузи начинать разговор с завуалированных оскорблений часто вызывало у доктора Фюрста приступы тяжёлых вздохов, однако Рене находила это забавным. А потому она улыбнулась и немного смущённо пробормотала:
– Не совсем. У меня будет к тебе небольшая просьба.
– Дать Лангу хорошего пинка? Вообще-то, он сегодня на редкость покладист. Неужто замышляет что-то недоброе? Постой! Или он решил выдернуть тебя с выходного? Вот ведь гриб навозник – чёрная башка на бледных ножках!
– Нет-нет! – торопливо перебила Рене, пока подруга не скатилась в привычный калейдоскоп оскорблений. – Я всего лишь хотела попросить тебя об одной услуге.
– Слушаю.
– Не могла бы ты… – Рене замялась, скомкала свободной рукой край одеяла, а потом выпалила на одном дыхании: – Нужно сказать доктору Фюрсту, чтобы тот передал доктору Лангу, что его телефон у меня.
Воздух в лёгких закончился, но она боялась снова вздохнуть. В динамике повисла настолько красноречивая тишина, что Рене невольно скорчила сконфуженную гримасу и впилась зубами в мизинец. Чёрт… Наконец, на том конце послышалось шевеление, лёгкий срежет, а потом Роузи выдала многозначительное:
– М-да…
На этом тирада закончилась, и Рене поняла, что без объяснений не обойтись. Хоть каких-нибудь, иначе фантазия медсестры немедленно улетит в стратосферу, если уже не пробила небесный свод и не вышла в открытый космос.
– Ланг вчера был мертвецки пьян, – негромко начала она, вновь комкая и отпуская одеяло. – Я оказалась единственной, кому он смог дозвониться. Так что пришлось притащить его к себе. На этом всё.
И снова эта отвратительная пауза, во время которой хотелось сгореть от стыда и неловкости. Наконец, Роузи откашлялась и задала самый неожиданный вопрос:
– Хочешь сказать, никакого секса?
– Я… Ну… Что?! Пьян был он, а не я! И вообще…
– А знаешь, что, пожалуй, я ничего не буду передавать. Во-первых, прекрати уже бегать от Фюрста, точно от прокаженного. А во-вторых, твоя монохромная поганка увязалась сегодня вечером с нами в бар. Так что надень что-нибудь обтягивающее и с двадцатью пятью разрезами в самых нетривиальных местах…
– Роузи!
– … и приходи отдавать телефон сама.