Без сомнений, их всех ожидала комиссия, прилюдный разбор с главным врачом и слушанье. Возможно, не одно, а целый каскад допросов, обсуждений и пошагового анализа. Когда пациент умирает в палате – это, разумеется, грустно, но такое бывает. Однако операционный стол считался местом святым и неприкосновенным, где чудеса довлели над природой, здравым смыслом и иногда переигрывали даже физиологию. Любая ошибка там приравнивалась к преступлению, что каралась огромными штрафами, потерей лицензии, а может, и тюремным сроком. Доказать невиновность будет непросто, к тому же, Рене была совсем не уверена, что действительно не виновата.
Из груди вырвался тяжёлый вздох. По-хорошему, надо было вернуться и открыто встретиться с последствиями своих же решений, но Рене продолжала малодушно отсиживаться в темноте, уткнувшись лицом в колени. А потом неожиданно услышала
Глухой звук фортепиано наполнил комнату парой плывущих аккордов, словно кто-то пробовал инструмент, потом раздался стук, а следом скрип. Рене не знала, почему не заметила инструмент сразу, но в личности беспардонно нарушившего её уединение человека не сомневалась. А он тем временем перебрал пальцами клавиши, ударил несколько раз по одной, особо фальшивой, хмыкнул и принялся наигрывать какую-то мелодию. Та казалась знакомой, даже несмотря на гнусавое звучание расстроенных струн, но Рене никак не могла вспомнить, откуда же её знала. Наконец, не выдержав, она повернулась и уставилась в чёрную спину доктора Ланга, который сидел за стареньким, весьма потрепанным фортепиано. Судя по звуку, инструмент явно доживал свои последние годы в виде подставки для рекламных стендов.
– У меня есть хотя бы малейший шанс побыть в одиночестве? – спросила она, не надеясь на ответ. Реакции, естественно, не последовало, и Рене сильнее стиснула холодные пальцы. – Сэр!
И снова молчание, да знакомый до злости мотив, который Ланг пытался подобрать по памяти.
– Всего лишь несколько минут, и мне…
–
– Пожалуйста… Оставьте меня! – простонала она. Но какое там! Видимо, доктор Ланг решил устроить музыкальный салон.
–
–
Но Энтони заиграл громче, вынуждая растягивать бесконечные повторы чертовой
– Ты фальшивишь, – хмыкнул он, но Рене ничего не ответила.
Тогда его пальцы снова пустились перебирать клавиши, теперь уже без цели наигрывая известную мелодию, и стало ясно, что Энтони не уйдет. Вздохнув, Рене поднялась со своего насеста, скользнула меж кресел и неловко замерла подле Ланга. Остановившись в своих музицированиях лишь на секунду, он протянул руку и молча пододвинул ещё один стул, чем окончательно дал понять – разговору быть. Так что Рене ничего не оставалось, как усесться рядом и поджать под себя озябшие ноги. На колени тут же приземлились брошенные ленивой рукой и тщательно отмытые от всей биологической грязи ярко-жёлтые «вишенки». Из груди невольно вырвался вздох.
– Спасибо, – осторожно поблагодарила она, пытаясь скрыть, как дрогнуло сердце.
Интересно, Энтони сам их помыл? Нет. Вряд ли. Скорее всего, отдал какой-нибудь санитарке. Да-да. Он же доктор Ланг, а не уборщик. Рене медленно перевела дыхание и пошевелилась. Надо было обуться, раз выдалась такая возможность, но она только крутила в пальцах алые ягоды и думала, что если наставник заметил очередной переход на официальное обращение, то виду не подал. Только тренькнул несколько раз по клавишам, прежде чем ответил:
– Не за что. Я шёл следом…
– Но…
– … за твоим отчаянием, когда увидел их. – Энтони небрежно махнул в сторону тапочек. – Должен сказать, ты оставила после себя настоящую тропу из недоуменных лиц и специфических вопросов. А такие дороги обычно ведут именно сюда.
– Я даже не знаю, что это за место. – Рене покачала головой, а Ланг неожиданно прервал свои музыкальные экзерсисы и озадаченно огляделся.
– Думаю, нечто наподобие церкви.