– Два месяца… Энтони! Всего два месяца! – пытался вразумить его Алан.
Тем временем Энтони моргнул, и стало понятно, что даже держать вертикально огромное тело давалось ему неимоверным трудом. Рене чувствовала, как в чёрных пятнах исчезает периферическое зрение. Господи, будет чудом, если Ланга не вырвет от боли прямо сейчас.
– Доктор Роше, вас ждут. – Он невозмутимо кивнул в сторону мойки, и Рене словно толкнуло под руку. Она пошатнулась и механически, как исполнительный робот, двинулась к раковине, а вслед неслись голоса…
– Да ты рехнулся совсем со своей мигренью!
– Ещё пара минут таких разговоров, и пациенту уже не понадобятся ваши услуги, – невозмутимо откликнулся Ланг, проигнорировав сердитый вскрик, а Рене впервые услышала, как злится глава анестезиологии.
– Что за дерьмо ты творишь! Это не желчные пузыри вскрывать да зажим тебе подавать! Там человек умирает… Почти уже мёртв. А ты играешься в гуру от хирургии! – зарычал Алан, но замолчал, натолкнувшись на спокойный взгляд Ланга.
– Она готова, – спокойно проговорил Энтони, а потом добавил громко и чётко. Так, чтобы услышала даже медсестра в операционной: – Начиная с этой минуты я беру на себя ответственность за каждое принятое доктором Роше решение.
Рене замерла с горстью мыла в руках, а Фюрст взвизгнул:
– Это так не работает!
Он хотел сказать что-то ещё, но в этот момент запищали приборы, и анестезиолог метнулся обратно. Ланг же медленно прошёл вперед и замер за спиной Рене, которая в эту минуту судорожно скребла пальцы. Ей было страшно. Безумно! Господи, она действительно не готова! Однако от тщательного мытья рук её отвлекло прикосновение к плечу, и она подняла голову, встретившись с Энтони взглядом в отражении висевшего перед ней зеркала.
Он смотрел удивительно безэмоционально и сухо, так, словно собирался сообщить ежеквартальный отчёт отделения. И сколько бы она ни вглядывалась, сколько бы ни искала в повисшем меж ними молчании, что именно чувствовал Ланг, не нашла и следа. Он скрылся в каменной раковине и полностью отрешился то ли оттого, что не хотел волновать, то ли слишком переживал сам. Голову вновь сжало от боли, и вдруг стало удивительно ясно, что Энтони давно этого ждал. Ждал того самого дня, когда он не сможет сам встать за стол, и Рене придётся справляться самой. Потому он и устраивал гонки с тестами, операциями и опросами. Но…
Рене бросила в зеркало взгляд и поняла: они всё равно опоздали. И ей бы разозлиться, отказаться, вызвать другую бригаду, но времени не осталось, да и звать, в общем-то, некого. Им всё ещё не хватало хирургов. Она посмотрела на мыльные руки и вздрогнула, когда услышала:
– Представь, будто их нет. И никого не слушай.
– Я не готова…
Захотелось плаксиво добавить, что бросать её так – слишком жестоко. Что есть миллион причин, почему Ланг должен стоять с ней у операционного стола и контролировать каждый шаг. Привычно. Безопасно. Однако она наткнулась на едва заметную улыбку, и возражения умерли сами собой. Похоже, время действительно пришло. Краешки бледного рта Энтони чуть дёрнулись вверх, пока пальцы бессознательно собирали её выбившиеся из косы светлые пряди.
– Ты сегодня удивительно много споришь, – мягко пожурил Ланг. – Я буду наверху.
С этими словами он отступил, потому что в помещение ворвался Фюрст с целой пачкой рентгеновских снимков в руках. И при первом же взгляде на них Рене почувствовала, как зашевелились волосы под хирургической шапочкой. О боже! О боже… Она в панике оглянулась в поисках Ланга, но он ушёл.
То, что лежало на операционном столе, мало походило на человека. Разбитые вдребезги ноги, проткнутый насквозь живот, тело всё в мелких порезах от лопнувшего ветрового стекла. Говорят, машина трижды перевернулась. И чудо, что остались целы глаза, но руки… Их Рене заметила в первую очередь. Не дыру, вокруг которой зелёная ткань уже до черноты пропиталась сочившейся кровью, не сломанные ключицы, не гематомы, но неестественно вывернутые пальцы, откуда торчали мелкие кости вперемешку с мышцами и обрывками нервных волокон. Такие изломанные, словно по ним трижды ударили молотком. А потом её взгляд упал на лицо, и впервые стало так страшно, что захотелось сбежать. Броситься прочь из комнаты, вон из больницы… из города.
Рене почувствовала, как задрожали от волнения пальцы, и вдруг поняла – не забудет. Чем бы ни закончилась сегодняшняя операция, она не забудет ни пациента, ни свою панику, когда на одно лишь мгновение показалось, что на столе лежит Энтони. Распластанный и почти уничтоженный, с текущей из ран прямо на пол донорской кровью, которой хватило бы уже на пару новых людей. Худший кошмар наяву! И наверняка стоило бы задуматься, отчего это привиделось… Почему она вообще обозналась, но Рене шагнула к столу и попросила поправить лампу.
Видит бог, из миллиона тяжелых случаев Ланг невольно всучил в неопытные руки своего резидента самый невыносимый. И дело было не в серьезности ран, хотя от увиденного хотелось скрипеть зубами, просто отрешиться от померещившегося на секунду образа оказалось невероятно сложно. Рене бросала взгляд на негатоскоп, где чёрной полосой висели снимки с томографа, а сама видела краешек изогнутого слишком крупного носа, вздёрнутый вверх подбородок, острую линию челюсти. Даже волосы под тонкой полупрозрачной шапочкой казались такими же чёрными.